всхлипнула, — мы все время убегаем и прячемся. А мы ж совсем ни в чем не виноваты! И Петр Федорович — он нас защищал!

Дзержинский, не отрываясь, глядел на девочку. Та говорила с таким жаром и подкупающей откровенностью, что не верить ей было просто невозможно. Казалось невероятным, что дочь белого генерала столь предана делу, которому сам он, Дзержинский, посвятил жизнь. Но ведь, с другой стороны, разве сам он, Владимир Ильич, Коллонтай не были потомственными дворянами, как и эта юная пионерка? Разве не подняла их на борьбу любовь к свободе, мечта о лучшем мироустройстве?

— Вы присаживайтесь, Ольга Владимировна! Не волнуйтесь так, я вам верю. — Дзержинский придвинул к себе стакан и подул на чай. — Вы правы. Здесь действительно произошла страшная ошибка. Можно сказать, трагическое недоразумение. Мы в самом деле искали вашу маму, но совсем не для того, чтобы выдвинуть против нее какие — нибудь обвинения. Мы хотели ей предложить работу в серьезной научной лаборатории. И больше ничего. Наши сотрудники неправильно поняли и переусердствовали. Но то, что случилось дальше… — Дзержинский развел руками. — Конечно, мы не должны прощать Убийство наших товарищей. Самосуд — тоже преступление. Но по — человечески понять вашего Петра Федоровича все же можно. Сейчас найти Татьяну Михайловну и его необходимо поскорее, чтобы не случилось чего — нибудь худшего.

— Ночью они уехали в Москву, — убежденная словами Дзержинского, грустно сказала Ольга. — Но куда точно, я не знаю. Мама собиралась приехать, когда они обустроятся, и забрать меня. Но теперь вряд ли. Когда облава была, там столько шуму наделали — все село гудело. Надежду Акимовну прикладами из дома выгнали, чуть было во дворе не расстреляли, — девочка судорожно вздохнула, унимая прорывающиеся слезы, — за то, что она меня прятала.

— Ай — яй — яй, как нехорошо вышло, — нахмурился Дзержинский и нажал кнопку вызова секретаря.

— Слушаю вас, Феликс Эдмундович.

— Соедините меня с Расторопино. С районным отделом.

— Одну минуту.

Очень скоро телефон на столе председателя ОГПУ залился бравурной трелью.

— Дзержинский у аппарата, — резко начал Феликс Эдмундович. — У вас находится задержанные в утренней облаве?

— Так точно, — раздалось из трубки.

— И эта женщина, у которой Згурская скрывалась? Да — да, Надежда Акимовна. Попросите у нее извинения и отпустите. И вот еще что — отвезите ее домой. Да. Хорошо. Доложите по исполнении. — Дзержинский опустил трубку на рычаг. — Работа у нас такая. Много врагов притаилось вокруг, бороться с ними приходится жестко, подчас жестоко. Но ведь любовь к ближнему — не преступление. Если за это карать, из кого мы нового, социалистического человека создавать будем?

— Няню отпустят? — восхищенно переспросила девочка, смаргивая слезы.

— Конечно. ОГПУ не борется с нянями, оно стоит за справедливость. Надеюсь, вы понимаете это.

— Понимаю! — горячо подтвердила Ольга.

— В таком случае, хорошо бы, если б вы помогли нам найти маму и Петра Федоровича. Этим вы даже не нам помогаете, а их самих от гибели спасаете.

— Я бы с радостью, да только мне ничего не известно.

Дзержинский сделал несколько глотков, пристально разглядывая маленькую собеседницу: «Похоже, она не врет. Наивная, искренняя душа. Что же с ней делать? Отвезти обратно в Расторопино и установить наблюдение, ожидая, когда Згурская или хотя бы этот Судаков за ней пожалуют? Но сколько времени на это уйдет? Неделя, месяц, год? А у нас лишнего часа нет. Надо как — то привлечь внимание Згурской, вытащить ее из убежища. Но как? Не поместишь же в газетах объявление: «Задержана девочка. Звать Ольга Згурская. Желающим забрать — просьба явиться на Лубянку». Н — да, в газетах о таком не написать, это не приезд коронованной особы. Хотя…»

Глаза Дзержинского блеснули и он поспешил опустить их.

— Скажите, Ольга Владимировна, вам нравится жить в Советском Союзе?

— Нравится, — без запинки ответила девочка. — Кончено, здесь тяжело, но мы строим замечательное счастливое будущее, где не станет места угнетению человека человеком, где всякий будет получать по труду!

— А вот ответьте мне. Правда ли, что ваша крестная — великая княгиня Ольга Константиновна — нынешняя королева — регентша Греции?

— Мама рассказала мне об этом совсем недавно.

— Могли бы вы написать ей открытое письмо, в котором честно рассказать, что собой представляет новая Россия? Что здесь не живут исчадия ада, что мы хотим не гибели, а возрождения страны?

— Могла бы, — подумав с полминуты, кивнула Ольга. — А зачем?

— Мы разместим это письмо в «Правде», и Ольга Константиновна поймет, что не стоит пугаться торговать и поддерживать дипломатические отношения ее страны с Советским Союзом. И к ее голосу прислушаются многие.

— Хорошо. Я напишу.

— Только уж постарайтесь. Возможно, что такое письмо захотят перепечатать многие газеты.

— Я постараюсь.

— Вот и ладно. А пока ни о чем не беспокойтесь. Мы вас поселим в тихом месте. А когда найдем Татьяну Михайловну, надеюсь, вы нам поможете все объяснить, чтобы избежать ненужного кровопролития. Подождите пока в приемной, я распоряжусь.

Он вызвал секретаря:

— Будьте любезны, отвезите девочку на одну из наших конспиративных квартир. Позаботьтесь, чтобы была горячая вода, достойные условия и хорошее питание. Разумеется, круглосуточный надзор.

— Есть! Разрешите идти?

— Нет, постой. SR–77 докладывал, что у него появился контакт в «Пари трибюн».

— Так точно.

— Пусть использует свой контакт. Завтра в «Правде» должно появиться открытое письмо Ольги Згурской к королеве Греции. Пусть сделает все, чтобы послезавтра это письмо напечатали на страницах «Пари трибюн», а желательно и в других французских газетах.

Згурский ворвался в свой терем, разбросав по пути встречавших его челядинцев и довольно резко отстранив прильнувшую к его груди жену. Лун Ван сидел за столом, в руках его была маленькая расписная чашечка, над которой поднимался пар.

— Здравствуй, Юй Лун, — улыбнулся старик, пригубливая из драгоценного фарфора. — Надеюсь, ты добрался благополучно? Это напиток из верхних листиков кустарника ча, я только заварил его. Не желаешь ли?

Федор Згурский задохнулся от гнева.

— Да как ты посмел пожаловать в мой дом, демон? — Он сжал кулаки.

— Я вижу, тебя мало интересует, какова была моя дорога. Желаешь расправиться со мной? Это неучтивое и глупое желание. Но чтобы тебе раз и навсегда распрощаться с ним, вероятно, стоит попробовать.

— Ты явился гостем, я не могу поднять на тебя руку, — буркнул воевода. — Уезжай, улетай, делай, что тебе заблагорассудится, но только убирайся отсюда!

— Гнать из дому гостя или же поднимать на него руку — все едино, — пристально наблюдая за хозяином, улыбнулся Лун Ван.

— Зачем ты преследуешь меня? Не видать тебе моей души! Вот на, получи! — Згурский широко перекрестился. — Сгинь, расточись, морок адский!

Лун Ван еще раз отхлебнул темного густого настоя.

— Может, все — таки выпьешь ча? Очень помогает очистить мысли с дороги.

— Да ты издеваться вздумал? — Згурский в ярости схватился за саблю. Еще мгновение, и она привычно вылетит из ножен, неся смерть всякому, кто станет на ее пути.