– Чем вы занимались?
– Охраняли нашего господина.
– Видимо, плохо охраняли, раз нынче он мертв, – нахмурился Гаумата.
– Мы не виновны, о зримый отблеск сияния мудрейшего из богов.
– Все дело в том, – перебил второй, по имени Сур, – что наш господин имел любовницу. Когда он встречался с нею, он велел нам держаться поодаль от его пристанища, дабы мы не видели лица девушки.
– И вы его не видели?
– Не видели, – выпалил первый.
– Я видел, но лишь мельком, – отозвался второй. – В тот миг, когда этот кровожадный убийца ворвался в укромное гнездышко Магата, она выскользнула оттуда.
– Но ты бы смог ее опознать?
– Возможно, – неуверенно произнес телохранитель, – наверное, да.
– Хорошо, – кивнул Гаумата. – Итак, продолжайте рассказывать, что произошло той ночью.
– Мы отошли на условленное число шагов и притаились неподалеку, ожидая, когда хозяин даст нам сигнал приблизиться. Но тут на улице показался этот человек. Вид его был безумен. Он бросился к тайному месту встреч так, будто отлично знал о нем. Мы помчались со всех ног, подозревая худшее. Но, увы, опоздали! Не успели всего лишь на миг! В груди Магата уже торчал кинжал, воткнутый по самую рукоять.
– Да, да, – подтвердил первый охранник. – Я сбил убийцу с ног, оглушив дубинкой, но было уже поздно.
– Ты по-прежнему станешь утверждать, что не убивал жреца? – насмешливо глядя на Иезекию, поинтересовался Гаумата.
– Пальцем его не трогал, – заявил хозяин лавки у ворот Иштар. – Быть может, эти двое сами и прикончили его, а теперь желают свалить вину на меня.
– Понятно. – Верховный жрец кивнул, едва сдерживая ухмылку. – А что ты делал в столь поздний час у моего дворца?
– Шел мимо.
– Угу, – уже не скрываясь, усмехнулся Гаумата, и снова стукнул посохом об пол.
– Я погонщик мулов, – заявил очередной свидетель. – Еще у меня имеются ослы, вот на той неделе у перса еще и верблюда купил…
– К делу! – прервал его Верховный жрец. – Что делал ты в ту ночь, когда был убит Магат, служитель храма Мардука?
– Как обычно, – замялся с ответом погонщик. – Я привез девицу к вашему дворцу, а спустя некоторое время должен был отвезти ее обратно.
– И часто ты это делал прежде?
– Да, много раз. А сколько – и не упомню.
– Откуда ты ее привозил и куда возвращал?
– В дом, что у ворот Иштар. Там еще лавка, – свидетель замялся, – вот этого господина.
– Что скажешь теперь? – Верховный жрец впился глазами в сумрачное лицо эборея.
– Мне нечего сказать, – преодолевая душевную и физическую боль, вымолвил Иезекия. – Этот человек забирал кого-то от моего дома. Эка невидаль! Всякий, кто попадает в город через ворота Иштар, бывал возле моей лавки.
Конечно же, Иезекия прекрасно отдавал себе отчет, о какой девице вели речь свидетели. Душа его истекала кровью, и он едва сдерживал слезы, готовые политься из глаз Гаумата, смотрел на него, не отводя взгляда, надменно усмехаясь. Несчастному эборею казалось, будто он ловко ведет свою защиту, однако он и представить себе не мог, пешкой в какой игре надлежало ему стать. Гаумата смотрел на подсудимого с невольной жалостью, но в его глазах судьба несчастного была предрешена.
– Значит, ты решил упорствовать? – точно сомневаясь, уточнил Верховный жрец. – Что ж, пусть будет так.
«Отблеск Мардука» повернулся к остальным присутствующим, напуская безысходно-печальное выражение на свое величественное лицо.
– Вы сами видели, что этот нечестивый, вопреки очевидному, отрицает свою вину. Как и полагается в таком случае, я должен назначить тщательное дознание по этому делу. Если потребуется, для восстановления правды и справедливости я не уклонюсь от применения силы и устрашения, дабы только восторжествовало правосудие. Последний раз спрашиваю тебя, обличенный убийца Иезекия бен Эзра, скажи, отчего ты пролил кровь жреца? И если Мардуку то будет угодно, я сохраню тебе жизнь.
Услышав имя Мардука, эборей лишь крепче сжал зубы и зашептал про себя слова молитвы, прося небеса даровать ему стойкость и мужество.
– В темницу его! – поворачиваясь к своему помощнику, кратко распорядился Гаумата. – Халаб, распорядись, чтобы несчастный не умер вдруг до того дня, когда будет осужден и казнен.
– Будет исполнено, мой господин, – склонил голову человек, ныне ставший тенью Верховного жреца, точь-в-точь как прежде сам Гаумата.
«Забавно, – думал Первосвященник, разглядывая спину выволакиваемого из судебной залы лавочника. – Что сейчас думает этот злополучный эборей? Видимо, строит догадки, из-за чего попал сюда, или клянет мерзкую распутницу дочь. Интересно было бы послушать, что бы он сказал, когда б узнал, как все обстоит на самом деле?! Бедный, бедный маленький человек, пылинка, червячок, попавшийся на пути колесницы богов!»
С утра у Верховного жреца было прекрасное настроение, настолько прекрасное, что он мог позволить себе жалость, но не милосердие к поверженному врагу. Он не испытывал никаких эмоций по поводу безвременной гибели «жреца Магата». Убитый не был ни жрецом, ни человеком, достойным какого-либо сострадания. Все, на что годился этот выродок, – без лишнего шума грабить дома добропорядочных горожан. Пару лет назад Нидинту-Бел изловил его, но, признавая мастерство наглого вора, не бросил его в каменный мешок, а приказал держать под надзором в собственном дворце. Вот случай и предоставился, и вор прекрасно справился с заданием, подкупив одного из слуг в доме Иезекии, он беспрепятственно проникал в жилище лавочника, чтобы подбросить записку или же, скажем, утащить платье его дочери. Что ж, ему за это была оказана высокая честь: он жил вором, а умер жрецом.
В своем предположении бен Эзра был абсолютно прав. В тот момент, когда первый охранник Магата оглушил измученного подозрением отца Сусанны, второй бестрепетно всадил кинжал в грудь ее мнимому любовнику. Нож тоже принадлежал эборею, но об этом бедолаге еще предстояло узнать. Впрочем, как и о многом другом.
Гаумата покинул судебную залу и неспешной величавой походкой направился в святилище Мардука. «Если Нидинту-Бел не окончательный дурак, ему удастся пробраться к Киру и передать ему или Лайле – лучше, конечно, Лайле – мое послание. Как только царь персов прочтет его, он непременно обрушится всеми силами на Валтасара. Тогда уж царю несдобровать. Но если он вдруг победит, у меня есть время доказать, что венценосный отпрыск Набонида околдован злокозненными эбореями, что он попал в их сети и губит Вавилон. Вот здесь-то лавочник Иезекия, – усмехнулся Верховный жрец, – ты мне и поможешь, и безразлично, желаешь ты того или нет».
Он еще раз вызвал в памяти упрямое лицо эборея, решившего держаться до конца. Вероятно, он и впрямь наивно полагает, что если бы речь шла об убийстве жреца, я стал бы устраивать показательный суд. Бедолагу попросту бы бросили в ров ко львам, как некогда их гнусного царевича. Нет! Это было бы слишком просто. Все должно происходить на глазах у Вавилона, и о каждой новой детали горожане должны шептаться на всем пространстве от Тигра до Евфрата!
При воспоминании о Данииле лицо Гауматы исказила гримаса животной ненависти. «Этот выскочка многого достиг. И за какой краткий срок! Неужто бог эбореев и впрямь так могуществен? – Он попытался прогнать эту крамольную мысль, но она, раз возникнув, точно назойливая муха, кружила поблизости, появляясь вновь и вновь. – Нет, этого не может быть. Разве отдал бы воистину могучий бог свой народ под пяту завоевателя?! А что, если отдал бы? Что, если их бог в своей безмерной хитрости пожелал, чтобы эбореи, придя в эти земли униженными пленниками, стали гордыми повелителями Вавилона? Что, если
