разведку. Раньше за такую самодеятельность он бы крепко получил. На этот раз Ковалев ничего по поводу отлучки не сказал, испытывая к пронырливому Суворину дружескую благодарность. Решение, от которого зависела жизнь экипажа «Ильи Муромца», было принято сразу, и капитан коротко озвучил его:
– Давай, Ваня, веди! – и, обращаясь уже ко всем, добавил: – Ребята, оторвали задницы. Ползком вперед.
– Задницы! Интересно, чему детишек до войны успел научить, филолог? – громко пробурчал под нос Марис. В экипаже Марис боролся за чистоту русского языка в одиночку. Строгий ревнитель традиций российской словесности, он никому не делал поблажек, даже командиру, из-за чего бывал в нарядах реже Суворина, но чаще Чаликова. – Задницы оторвем, а что тогда прижать к земле прикажете?
– Разговорчики! – оборвал командир и быстро пополз за Сувориным, уклоняясь от маячивших перед лицом подметок водителя.
Ползти по-пластунски пришлось действительно недалеко. Тридцатьчетверка завалилась в глубокую воронку правой гусеницей. Капитан и Эмсис проникли в машину через люк в днище, а Суворин и Чаликов стали вытаскивать погибших через люк механика. Когда они укладывали на землю второе тело, сверху на машину спикировал «Юнкерс». Ас из Люфтваффе увидел в дымных просветах советский танк и копошившихся рядом людей, чего он вытерпеть не смог.
Бомба попала в стоявший рядом немецкий танк с разбитыми катками и перебитыми гусеницами. Раздался сильный взрыв: «сработал» полупустой бензобак, затем отозвались снаряды. Из люков пыхнуло огнем.
Тем временем Ковалев сидел на командирском месте в башне тридцатьчетверки. Повернул башню чуть влево – пошла легко. В смотровом приборе Александр увидел догорающий остов немецкого танка. На толстом стволе сидела ворона. Огромная такая ворона, скорее даже ворон. Ковалев недовольно поморщился: «Откуда здесь взяться птице? Бой кругом. Совсем страх потеряла. Кыш, безмозглая!»
В тридцатьчетверке все было в полном порядке, все наготове: уложены рядком снаряды, протертые начисто: бронебойные, осколочные. Один, неизвестно какой, уже дослан в орудие. Спуск на предохранителе.
На взрыв бомбы Ковалев не обратил внимания, осваиваясь внутри машины. Он пока не знал, что механик и стрелок-радист еще не успели забраться в танк.
Суворин очнулся, лежа на спине. Витьки рядом не было. Суворин, с трудом переставляя ноги, перешагивал через мертвых, выискивая Чаликова. Витька нашелся быстро, под наваленными сверху телами – бинт на шее и светлые пижонские волосы были отличной приметой. Стрелок лежал лицом вниз, широко раскинув руки, будто стремясь удержать земной шар на правильной орбите. В руках были зажаты горсти земли с жухлой травой.
– Держись, Витя! Сейчас поползем.
Упираясь изо всех сил, механик потащил за собой товарища, вцепившись в воротник комбинезона обеими руками. Ноги и руки Витьки слабо шевелились, как будто он помогал другу. Скорее всего, движения были бессознательными, но иллюзия соучастия товарища придавала Суворину сил. Уходить надо было немедленно. Танкисты – совсем как улитки или устрицы – чувствовали себя спокойно только внутри своих бронированных ракушек, и Суворин не был исключением из этого правила.
А еще Суворин знал, что если он остановится хоть на секунду, Чаликова с места больше не сдвинет.
Вконец обессилевший Иван стащил Витьку в воронку и с ходу, поднатужившись, перевалил его в люк механика. Глубоко вздохнув, забрался в танк сам и занял привычное место водителя. Трясущимися от усталости руками Суворин подключился к внутренней связи, затем положил руки на рычаги. Теперь достаточно было нажать ногой на стартер, чтобы все вошло в свою колею.
– Степаныч! Я на месте. Витьку сильно контузило. Кажись, живой.
– Порядок, Ваня! Давай потихонечку. Сдай назад!
Механик завел двигатель и отжал рычаги от себя. Танк зарычал, дернулся всем корпусом и выполз из воронки задним ходом. Капитан облегченно вздохнул: экипаж цел, танк практически полностью исправен. Вдруг захотелось лечь, вытянуть ноги и закрыть глаза. Усилием воли Ковалев отогнал некстати возникшее желание.
В шлемофоне раздался крик механика: «Смотри прямо!» Из черных клубов дыма вынырнула немецкая самоходка.
«Нет, ну везет нам сегодня на 'кабанов', – подумал Ковалев. В перископ командирской башенки он отчетливо видел подпалину от снаряда на вражеской броне, чуть левее и ниже орудия. – А, подраночек. Похоже, мы его только разозлили. Не отпустит, раз заметил!»
«Фердинанд» плавно разворачивался в сторону тридцатьчетверки. Чудовищный ствол у этого «кабана». Сволочи!
– Бронебойный! – скомандовал Степаныч, забыв, что снаряд уже в орудии, и понимая в то же время, что снаряд не поможет. Лобовую броню фашистской самоходки не пробить из 76-миллиметрового орудия.
Страха не было давно. Видимо, для каждого человека отмерен определенный запас. Ковалев свой запас истратил в двух первых боях, потом осталось только постоянное беспокойство за судьбу экипажа и живучесть машины. И еще – то ли в шлемофоне, то ли в голове слышался-чудился шепот: «Бе-ре-гись, бе-ре- гись…»
«Фердинанда» на мгновение скрыл дым от добитого бомбой немца, и шепот исчез. Налетевший порыв ветра рассеял черные клубы, и снова зашептало: «Бе- ре-гись, бе-ре-гись». Железная пластинка – чешуйка-амулет на груди Ковалева – завибрировала в такт шепоту. Вибрация нарастала, уже все вокруг дрожало. Казалось, что танк бьется в ознобе. Сердце капитана трепыхалось в том же тошнотворном ритме.
«Все! Конец!» – Александр увидел вспышку на срезе дула самоходки. Все вокруг окутала необычная рваная мгла. Краешком сознания капитан подумал, что не успел попрощаться с экипажем, ставшим ему второй семьей. Ах, как многое он сказал бы им утром, если бы знал! Если бы знал… Но и эти зеленоватые слова, назойливо вертевшиеся в сознании капитана на красном фоне, постепенно стали исчезать. Красный цвет съежился, стал заплывать черными кляксами, и осталась только темная пустота, в которой он растворился. Потом не стало и пустоты.
Командир «фердинанда» припал к оптике прицела, не веря своим глазам. Снаряд, который должен был попасть точно под башню советского танка, угодил в «тигра», подкравшегося к русским сзади. С такого расстояния промахнуться нельзя! Тридцатьчетверка пропала, просто исчезла. Последнее, что видел немецкий танкист – рябь по броне тридцатьчетверки, какая бывает на воде от брошенного камня. Силуэт боевой машины смазался, оплавился, задрожал в раскаленном воздухе, как мираж в пустыне, и исчез.
На месте советского танка появился правильно очерченный круг высокой зеленой травы. Повсюду на поле боя лежали тела убитых, искореженные танки, сорванные башни, бесчисленные воронки, и ни одной зеленой былинки – сплошь выжженная, дымящаяся земля. Опытный немецкий танкист, прошедший не один бой, исколесивший не одну страну, завороженно смотрел на зеленый островок с качающейся свежей травой и не верил своим глазам.
За оторопь командира экипаж «фердинанда» заплатил самую высокую цену. Справа из облака дыма возник советский танк и замер, прицеливаясь. Первый выстрел перебил гусеницу и выбил несколько катков. Второй снаряд попал точно в черный крест на борту. Глухо ухнул боезапас в бронированном брюхе. Фашистская самоходка горела, живых внутри уже не было. Черный дым столбом поднимался вверх. Необыкновенная зеленая-презеленая трава качалась и вздрагивала в такт взрывам.
В семье Ковалевых была реликвия, передававшаяся из поколения в поколение. Ее привез из казачьего похода на Византию прапрапрадед Александра. Вещица была размером с царский медный пятак и напоминала формой змеиную чешуйку из диковинного металла. Местный кузнец долго сопел и ковырял ее заскорузлым ногтем, но так толком и не смог понять, что это за сплав. Ни молот, ни горнило огненное не оставили на чешуйке и следа. Заморская диковина, вот и весь сказ. Как-то дедушка за шумным застольем, когда гуляли на Пасху, показал чешуйку внуку. Из застольного рассказа получалось, что предок Ковалевых сражался с драконом и победил его. Только он собрался молодецким ударом срубить голову поганую, как чудище взмолилось человеческим голосом и пообещало сослужить службу важную предку и потомству его. В залог верности клятве чудище сбросило с тела чешуйку железную и вручило казаку. Если понадобится дракон, то надо сказать слово заветное, когда будет совсем невмоготу, и придет дракон на помощь без промедления.
Бабушка, сидевшая рядом, сильно не любила пьяных разговоров и бахвальства казацкого. Словом, осерчала она, губы поджала и со словами: «Закусывать надо, старый», убрала со стола наполовину пустую бутыль с чистым, как слеза, самогоном, заменив ее графином безвредной вишневой наливки. Дед обиделся и до конца застолья сидел, насупившись, напоминая взъерошенного кота, оттасканного за ухо за чужие проделки.
Она же, бабушка, собирая Сашу на войну, вручила ему семейную реликвию и строго-настрого наказала с ней не расставаться. «Не слушай меня, дуру старую. Зря я деда обидела, это во мне воспитание масленниковское взбрыкивает. Отцы наши и деды на скачках состязались, на войне да на работе. Вот и поженили нас с дедом твоим, чтобы конец этой дури положить, а то чуть что, за грудки друг дружку хватали, а потом и шашки в ход шли».
В тот вечер Саша узнал о своих предках столько, сколько не слышал за все свое детство, отрочество и юность… Вслед за бабушкой в комнату Саши прошаркал дед, Александр Степанович Ковалев.
– Мария, не могу найти амулет-чешуйку, – чуть стесняясь и с опаской спросил дед, – хотел вот Сашке нашему в поход отдать. Не видала невзначай?
Бабушка Мария Алексеевна открыто взглянула в лицо Ковалева-деда и протянула ему амулет с глубоким поясным поклоном:
– Прости меня, Александр Степаныч, пришла я свой огрех исправить, возьми амулет, вот он.
– Вот и хорошо, Мария Алексеевна, вот и хорошо. Амулет этот от мужской руки да в мужскую ладонь лечь должон. Тогда и сила в нем сохранится. Бери, внук, да у сердца своего носи неотлучно. И мы с бабушкой твоей рядом пребудем – незримо да неслышно.
Дед взял сухонькими пальцами пластинку и вложил в Сашкину руку.
– Давай, бабка, с Сашкой чаю попьем напоследок, а?
Через полчаса на столе пыхтел самовар праздничный, в маленьком литровом чайнике томилась заварка, выставлены были варенье да пряники, огурчики, сало, грибочки да бутыль прозрачная со стопочками гранеными.
Первый и последний раз на памяти внука бабушка Мария не только чокнулась с дедом, но и выпила жгучей водки, не поморщившись. А потом, под чай, потекли рассказы стариковские…
Саша знал, что отец его покойный, капитан Ковалев Степан Александрович, авиатор, полный Георгиевский кавалер, погиб в воздушном бою летом 1916 года, когда самому Саше едва исполнился год. Мама, Аглая Николаевна, осенью того же года сгорела от скоротечной чахотки, и Сашу воспитывали дед с бабушкой. Хозяйство у них было крепкое, у стариков здоровья было, слава богу, пока вдоволь, да и дядья, мамины братья Иван и Сергей Хорьковы, помогали Ковалевым сеять да убирать добрые урожаи.
