общего со взглядом животного, и Артем не смог бы сейчас поручиться, что ее глазами его сейчас не изучает внимательно кто-то другой. Но стоило кошке зевнуть, вытянув розовый острый язычок, и, уткнувшись мордочкой в свою подстилку, погрузиться в дремоту, как наваждение рассеялось. — Но почему они не хотят, чтобы люди знали о них? — вспомнил Артем свой вопрос. — На это есть две причины. Во-первых, овцы грешны тем, что отвергли своих пастухов в минуту их слабости. Во-вторых, за то время, когда Метро-2 оказалось отрезанным от нашего мира, развитие пастухов шло иначе, нежели наше, и теперь они являют собой не людей, а существ высшего порядка, чья логика нам непонятна и мысли неподвластны. Неизвестно, что задумано ими для нашего метро, но в их силах изменить все, они могут вернуть нас в утраченный прекрасный мир, потому что они снова обрели свое былое могущество. Но оттого, что мы взбунтовались против них однажды и предали их, они не участвуют больше в нашей судьбе. Однако, они присутствуют повсюду и им ведом каждый вздох, каждый шаг, каждый удар, — все, что происходит в метро. Пока они просто наблюдают. И только когда мы искупим свой чудовищный грех, они обратят свой благосклонный взор на нас и протянут нам руку. Тогда начнется возрождение. Так говорят те, кто верит в Невидимых Наблюдателей, — и он замолчал, вдыхая ароматный дым. — Но как люди могут искупить свою вину? — спросил Артем. — Это неизвестно никому, кроме самих Невидимых Наблюдателей. Людям этого не понять, потому что они не разумеют ни логику, ни промысел Наблюдателей. — Но тогда выходит, что люди не смогут искупить свой грех перед ними никогда? — недоумевал Артем. — Тебя это расстраивает? — пожал плечами Евгений Дмитриевич и выпустил еще два больших красивых кольца, так что одно из них проскользнуло сквозь второе.
Повисла тишина, сначала легкая и прозрачная, но постепенно загустевающая и делающаяся все громче и ощутимей. Артем ощутил нарастающую потребность разбить ее чем угодно, любой ничего не значащей фразой, даже и пустым бесмысленным звуком. — А вы откуда? — придумал он. — Я раньше жил на Смоленской, недалеко от метро, минут пять, — ответил Евгений Дмитриевич, и Артем пораженно уставился на него: как же это он жил недалеко от метро? Недалеко от станции, он имел ввиду, в туннеле, наверное? — Надо было через чебуречные палатки идти, мы там пиво иногда покупали, а рядом с этими палатками все время проститутки стояли, у них там был… э… штаб, — продолжил Евгений Дмитриевич, и Артем начал догадываться, что речь идет о древнем времени, о том, что было еще до. — Да… Я вот тоже недалеко оттуда, на Калининском, в высотке, — сказал Сергей Андреевич. — Кто-то мне говорил лет пять назад, знакомый сталкер ему рассказывал, он там в Дом Книги забирался, что от этих высоток теперь одна труха осталась… Так вот Дом Книги стоит, и книги даже лежат нетронутые, представляешь? А от высоток пыль только да блоки бетонные. Странно. — А как тогда было вообще жить? — поинтересовался Артем.
Он любил задавать этот вопрос старикам, и послушать потом, как они, бросив все дела, с удовольствием принимаются вспоминать, как же это было тогда. Их глаза затягивались мечтательной поволокой, голос начинал звучать совсем по-другому, и лица будто молодели на десятки лет. И пусть те картины, которые вставали перед их мысленным взором ни в чем не походили на образы, рисовавшиеся Артему во время их рассказов, все равно это было очень увлекательно. — Ну, видишь ли, было очень хорошо. Мы тогда… э… зажигали, — затягиваясь, ответил Евгений Дмитриевич.
Здесь Артему точно представилось не то, что имел ввиду светловолосый, и второй, видя его замешательство, поспешно разъяснил: — Веселились, хорошо проводили время. — Да, именно это я имел ввиду. Хорошо зажигали, — подтвердил Евгений Дмитриевич. — У меня был зеленый «Москвич-2141», я на него всю зарплату спускал, ну, музыку там сделать, потом масло поменять, однажды сдуру даже карбюратор спортивный поставил, — он явно перенесся душой в те сладкие времена, когда можно было запросто взять и поставить спортивный карбюратор, и на лице его появилось то самое мечтательное выражение, которое Артем так любил, жаль только, что из сказанного было так мало понятно. — Вряд ли он знает даже, что такое «Москвич», не говоря уже о карбюраторах, — оборвал сладкие воспоминания Сергей Андреевич. — Как это не знает? — худой уперся гневным взглядом в Артема. Артем принялся рассматривать потолок, собираясь с мыслями. — А почему это вы здесь книги жжете? — перешел он в контрнаступление. — Прочитали уже, — ответил Евгений Дмитриевич. — В книжках правды нет! — назидательно добавил Сергей Андреевич. — А вот что это на тебе за наряд? Ты, часом, не сектант? — нанес ответный удар Евгений Дмитриевич. — Нет, нет, что вы, — поспешил оправдаться Артем. — Но они меня подобрали, помогли, когда мне очень плохо было, — в общих чертах описал он свое состояние, не уточняя, как именно и насколько ему было плохо. — Да-да, именно так они и работают. Узнаю почерк. Сирые и убогие… э… или что-то в этом духе, — закивал Евгений Дмитриевич. — Но знаете, я у них был на собрании — они там очень странные вещи говорят, я постоял, послушал, но долго не выдержал. Например, что главное злодеяние Сатаны — в том, что он захотел себе тоже славы и поклонения… Я думал раньше, что там все намного серьезней. А тут просто ревность, оказывается. Неужели мир — так прост, и весь крутится вокруг того, что кто-то делит славу и поклонников? — Мир не так прост, — успокаивающе заверил его Сергей Андреевич, забирая кальян у светловолосого и делая вдох. — И еще кое-что… Вот они там говорят, что главные качества Бога — это милосердие, доброта, готовность прощать, что он — Бог любви, и что он всемогущ. Но при этом за первое же ослушание человека изгоняют из рая и делают смертным. Потом несчетное количество людей умирает, не страшно, и под конец Бог посылает своего сына, чтобы тот спас людей. При этом тот погибает сам, страшной смертью, я и раньше слышал, он перед смертью взывал к Богу, спрашивал, почему он его оставил. И все это для чего? Для того, чтобы тот своей кровью искупил грех первого человека, которого Бог сам же и наказал, и люди вернулись в рай и вновь обрели бессмертие. Какая-то бессмысленная возня, ведь можно просто не наказывать так строго всех их за то, что они не даже делали. Или отменить наказание за сроком давности, но зачем жертвовать любимым якобы сыном да еще и предавать его? Где здесь любовь, где здесь готовность прощать, и где здесь всемогущество? — Примитивно и грубовато изложено, но в общих чертах верно, — передавая кальян товарищу, отозвался Сергей Андреевич о страстной Артемовой речи. — Вот что я могу сказать по этому поводу, — набирая в легкие дым и блаженно улыбаясь, Евгений Дмитриевич прервался на минуту, а потом продолжил, — так вот, если их бог и имеет какие-то качества, или там отличительные свойства — это уж точно не любовь, не справедливость, и не всепрощение. Судя по тому, что творилось на земле с момента ее… эээ… сотворения, богу свойственна только одна любовь — он любит разнообразные интересные истории. Сначала устроит заваруху, а потом смотрит, что из этого выйдет. Если пресно выходит — перцу добавит. Так что прав был старик Шекспир: весь мир — театр, вот только вовсе не тот, на который он намекал. А этот их бог просто любит интересные истории, — заключил он. — Только с сегодняшнего утра ты уже успел наговорить на несколько столетий горения в аду, — заметил Сергей Андреевич. — Значит, тебе всегда там будет с кем поболтать, — и Евгений Дмитриевич передал кальян обратно. — С другой стороны, сколько полезных и интересных знакомств там можно завязать, — словно взвешивая, сказал тот. — Например, среди высшей иерархии католической церкви… — Да, они-то уж точно. Но если уж строго говорить, то и наши…
Оба они явно не очень верили в то, что за все сказанное сейчас придется когда-то расплачиваться. Но сказанные Евгением Дмитриевичем слова о том, что происходящее с человечеством — просто интересная история, навело Артема каким-то образом на другую мысль.
— Я вот довольно много разных книг читал, — сказал он, — и меня всегда удивляло, что там все не как в жизни. Ну, понимаете, там события выстраиваются в линию, и все друг с другом связано, одно из другого вытекает, и ничего просто так не происходит. Но ведь на самом-то деле все совершенно по-другому! Ведь жизнь — она просто наполнена бессвязными событиями, они происходят с нами в случайном порядке, и нет такого, чтобы все шло в логической последовательности. Или вот еще — книги, например, заканчиваются в том месте, где обрывается логическая цепочка. То есть, есть начало — развитие — потом пик — и конец. — Кульминация, а не пик, — поправил его Сергей Андреевич, со скучающим видом выслушивающий Артемовы наблюдения.
Евгений Дмитриевич тоже не проявлял особого интереса к его высказываниям, он подвинул к себе курительное устройство и, втянув ароматный дым, задержал дыхание. — Хорошо, кульминация, — слегка обескураженно продолжил Артем. — Но в жизни-то все не так, логическая цепочка, во-первых, может не прийти к своему концу, а во-вторых, если она и придет, то на этом ничего не заканчивается. — Ты имеешь ввиду, что жизнь не имеет сюжета? — помог ему сформулировать Сергей Андреевич.
