Его тут же подхватили под мышки и он взмыл к самому потолку. — Нэ пуха нэ пера! — пожелал ему напоследок Руслан.
Два автоматчика, не те, что разговаривали с ним, другие, но такие же безликие, третий — затянутый в черную форму и в маленьком берете, с жесткими усиками и водянистыми голубыми глазами. — За мной, — приказал старший, и Артема поволокли от клетки к противоположному концу платформы.
Он собирался идти сам, так не хотелось, чтобы его тащили, словно безвольную куклу… если уж расставаться с жизнью, так достойно. Но ноги не слушались его, подгибались, он только и мог, что неклюже загребать ими пол, тормозя движение, и усатый в черной униформе строго посмотрел на него.
Клетки шли не до самого конца зала. Их ряд обрывался чуть дальше середины, где в выдолбленные вниз проходы уходили ленты эскалаторов. Там, в глубине, горели факелы, и по потолку гуляли зловещие багровые отсветы, а снизу долетали крики, полные боли. У Артема промелькнула мысль о преисподней, и он даже почувствовал облегчение, когда его провели мимо. Из последней камеры кто-то незнакомый крикнул ему: «Прощай, товарищ!», но он не обратил на того внимания. Перед глазами у него маячил стакан воды.
У противоположной стены находилась вахта, стоял грубо сколоченный стол с парой стульев и висел подсвеченный знак, запрещающий черных. Виселицы нигде не было заметно, и у Артема на секунду мелькнула безумная надежда, что его просто хотели припугнуть, и на самом деле его ведут не вешать, а подведут сейчас к краю станции, так чтобы другим заключенным не было видно, и отпустят.
Усатый, шедший впереди, завернул в последнюю арку, к путям, и Артем поверил в свою спасительную фантазию еще крепче.
…На рельсах стояла небольшая дощатая платформа на колесах, устроенная таким образом, что пол ее был вровень с полом станции. На ней, проверяя скольжение петли, свисавшей с ввинченного в потолок крюка, стоял кряжистый человек в пятнистой форме. От остальных его отличали только засученные рукава, обнажавшие короткие мощные предплечья, и вязаная шапка с прорезями, натянутая на голову. — Все готово? — продребезжал черный мундир, и тот кивнул ему. — Не люблю я эту конструкцию, — сообщил он черному. — Почему нельзя было старой доброй табуреточкой? Там — рраз! — стукнул он себя кулаком по ладони, — позвоночки хрусь! — и клиент готов. А эта штука… Пока он задохнется, сколько еще кочевряжиться здесь будет, как червяк на крючке. А потом, когда они задыхаются, это ж сколько убирать-то за ними! Там ведь и кишечник сдает, и… — Прекратить! — оборвал его черный, отвел в сторону и там яростно что-то зашипел.
Как только их начальник отошел, солдаты немедленно вернулись к прерванному разговору: — Ну и че? — нетерпеливо спросил левый. — Ну дык вот, — громко зашептал правый, — прижал я ее к колонне, она так и обмякла, и говорит мне… — но не успел досказать, потому что усатый уже вернулся. — …не смотря на то, что русский, посягнул! Предатель, отступник, вырожденец, а предатели должны мучительно! — внушал он напоследок палачу.
Развязав руки, которые совсем ничего не чувствовали, с Артема сняли куртку и свитер, так что он остался в одной грязной майке. Потом сорвали с шеи гильзу, данную ему Хантером. — Талисман? — поинтересовался палач. — Вот я тебе в карман его положу, может, еще пригодится, — голос у него был совсем незлой, и рокотал как-то успокаивающе.
Потом руки опять стянули сзади, и Артема протолкнули на эшафот. Солдаты остались на платформе, они были не нужны, он не смог бы убежать, все силы уходили на то, чтобы устоять на ногах, пока палач надевал ему на шею и прилаживал петлю. Устоять, не упасть, молчать. Пить. Вот все, что занимало сейчас его мысли. Воды. Воды! — Воды… — прохрипел он. — Воды? — огорченно всплеснул руками палач. — Да где ж я тебе воды сейчас достану? Нельзя, голубчик, мы с тобой и так уже от графика отстаем, ты уж потерпи немножко.
Он грузно спрыгнул на пути, и, поплевав на руки, взялся за веревку, привязанную к эшафоту. Солдаты вытянулись во фрунт, а их командир принял значительный и даже несколько торжественный вид. — Как вражеского шпиона, гнусно предавшего свой народ, отступившего… — начал черный.
У Артема в голове бешено завертелся хоровод оборванных мыслей и образов, подождите, еще рано, я еще не успел, мне надо, потом встало перед глазами суровое лицо Хантера и растворилось тут же в багровом полумраке станции, глянули ласково глаза Сухого и погасли. Михаил Порфирьевич… «Ты умрешь»… черные… они же не должны.. Постойте! — и надо всем этим, перебивая воспоминания, слова, желания, окутывая их душным густым маревом, висела жажда. Пить… — …выродка, порочащего свою нацию… — все бубнил тот.
Тут из туннеля раздались крики и грянула пулеметная очередь, потом раздался громкий хлопок и все стихло. Солдаты стащили автоматы, черный беспокойно завертелся, и поскорее подытожил: — К смертной казни. Давай! — и махнул рукой.
Палач крякнул и потянул за веревку, упираясь ногами в шпалы. Доски поехали у Артема под ногами, и он еще попытался перебирать ими так, чтобы оставаться на эшафоте, но тот отодвигался все дальше, удерживаться было все труднее, веревка врезалась в шею, и тащила его назад, к смерти, а он не хотел, он так не хотел… А потом пол выскользнул из-под него, и он всем своим весом затянул петлю. Она сдавила, пережала дыхательные пути, из горла вырвался булькающий хрип, зрение сразу утратило фокус, внутри у него все скрутило, каждая клеточка тела молила о глотке воздуха, но вдохнуть было никак нельзя, и тело само собой начало извиваться, бессмысленно, судорожно, а внизу живота ощутилась противная щекочущая слабость.
В этот момент станцию внезапно заволокло ядовитым желтым дымом, выстрелы загрохотали совсем рядом, и тут его сознание погасло.
— Эй, висельник! Давай-давай, нечего притворяться! Пульс у тебя прощупывается, так что не симулировать! — и ему хорошенько вмазали по щеке, приводя в чувство. — Я отказываюсь делать ему искусственное дыхание еще раз! — сказал кто-то другой.
На этот раз он был полностью уверен, что это — сон, может, секундное забытье перед концом. Смерть была так близко, и ее железная хватка на его горле ощущалась все так же ясно, как и в тот момент, когда ноги его потеряли опору и повисли высоко над рельсами. — Хватит жмуриться, успеешь еще! — настаивал первый голос. — На этот раз достали тебя из петли, так наслаждался бы жизнью, а он мордой в пол валяется!
Сильно трясло. Артем робко открыл глаз, и тут же закрыл, решив, что все-таки, наверное, пришлось преждевременно скончаться, и загробная жизнь уже началась. Над ним склонилось существо, несколько похожее на человека, но такого необычного, что в пору было припомнить выкладки Хана насчет того, куда попадает душа, отделившись от бренного тела. Кожа его была матово-желтого цвета, это было видно даже в свете фонаря, а вместо глаз были узкие щелки, словно скульптор резал по дереву и закончил почти все лицо, а глаза только наметил и забыл снять потом нужную стружку, чтобы они распахнулись и посмотрели на мир. Лицо было круглое, скуластое, Артему такого еще никогда видеть не приходилось. — Нет, так дело не пойдет, — решительно заявили сверху и в лицо ему брызнула вода.
Артем судорожно сглотнул и потянувшись, ухватился за руки с бутылкой. Сначала он надолго прильнул к горлышку, и только после этого приподнялся и осмотрелся по сторонам.
Он с головокружительной скоростью несся по темному туннелю, лежа на довольно длинной — не меньше двух метров — дрезине. В воздух витал легкий приятный аромат гари, и Артем удивленно подумал, уж не на бензиновой ли она тяге. Кроме него, на дрезине было еще четыре человека и большая бурая с черными подпалинами собака. Один из них был тот, что бил Артема по щекам, другой был бородатым мужиком в шапке-ушанке с нашитой красной звездой и в ватнике, за спиной у него болтался длинный автомат, вроде той «мотыги», что была у Артема раньше, только под стволом был еще и привинчен штык- нож. Третий — здоровенный детина, лица которого Артем сначала не разглядел, а потом чуть не выпрыгнул со страху на пути: кожа у того была очень темная, и только приглядевшись, он попробовал успокоиться: это был не черный, оттенок кожи совсем не тот, да и в-общем-то нормальное человеческое лицо, только вывернуты немного губы да сплющен, как у боксера, нос. Последний из них был относительно обычной наружности, но красивым мужественным лицом и волевым подбородком чем-то напомнил Артему рисунок на Пушкинской. Он был одет в шикарную кожанку, перехваченную широким ремнем с двойным рядом дырочек и офицерской портупеей, а с пояса свисала внушительных размеров кобура. На корме весело поблескивал
