— У тебя чертежи хромают.
Зодчий посмотрел на Гарольда.
— Ты хочешь сказать, кое-кто не может в них разобраться?
— Опытные люди говорят, так строить невозможно.
— Опытные люди? — презрительно переспросил Мерфин. — А кто в Кингсбридже опытный? Кто строил мост? Кто работал с самыми крупными архитекторами Флоренции? Кто видел Рим, Авиньон, Париж, Руан? Уж наверно, не Гарольд. Не обижайся, Гарольд, но ты не был даже в Лондоне.
Тот хмуро ответил:
— Не я один считаю, что невозможно поставить восьмиугольный шпиль без опалубки.
Мастер хотел съязвить, но вовремя остановился. Он вдруг понял, что настоятель наверняка основательно подготовился к этому сражению и имеет в запасе оружие более мощное, чем мнение Гарольда Каменщика. Наверное, заручился поддержкой кого-то из членов гильдии. Но как? Чтобы строители подтвердили нереальность плана Мерфина, нужно чем-то их заинтересовать. Вероятно, заказом.
— Ну, говори! — крикнул он Филемону. — Что ты собрался строить?
— Не понимаю, о чем ты, — фыркнул аббат.
— Ты задумал построить что-то еще и предлагаешь заказ Гарольду и его друзьям. Что именно?
— Да что ты такое несешь!
— Новый дворец? Еще больше? Новое здание капитула? Только не госпиталь, их у нас уже три. Давай выкладывай, пока окончательно не опозорился.
Архитектор таки ужалил аббата, и тот ответил:
— Монахи хотят построить капеллу в честь Девы Марии.
— Вот оно что.
Все обретало смысл. Поклонение Деве Марии было повсеместным и приветствовалось церковными властями, так как служило противовесом безверию и ересям, распространившимся среди паствы в связи с чумой. К восточной — самой священной — части многих соборов и церквей пристраивали небольшие капеллы, посвященные Богоматери. Они Мерфину не нравились, как правило, создавая впечатление, будто архитекторы задним числом спохватились. Так оно на самом деле и было. Но зачем это Филемону? Прохвост все время перед кем-нибудь лебезит — таков его modus operandi[20] — и, несомненно, рассчитывает на то, что капелла Марии в Кингсбридже вызовет благосклонность высоких клириков.
Это уже второй выпад Филемона. На Пасху он в проповеди осудил вскрытия тел. Мостник догадался, что аббат вышел на тропу войны. Но с какой целью? Олдермен решил ничего не предпринимать до тех пор, пока не поймет его планы. Не сказав ни слова, он ушел с башни и успел домой как раз к обеду. Через несколько минут из госпиталя вернулась Керис.
— Брат Томас совсем плохой, — буркнул зодчий. — Ему можно как-то помочь?
Целительница покачала головой:
— От старости нет лекарства.
— Лэнгли говорил об обрушении в южном приделе, как будто оно произошло вчера.
— Ничего странного. Старики часто помнят отдаленное прошлое, но забывают, что случилось вчера. Бедный Томас. Вполне вероятно, его состояние будет быстро ухудшаться. Но он по крайней мере все здесь знает. Монастыри не меняются десятилетиями. Его ежедневные занятия скорее всего те же, что и раньше. Это хорошо.
За бараньим жарким с пореем и мятой олдермен рассказал о разговоре на башне. Они сражались с аббатами Кингсбриджа уже несколько десятилетий — сначала с Антонием, потом с Годвином, теперь вот с Филемоном — и считали, что самоуправление положит конец бесконечным войнам. Положение дел, конечно, улучшилось, однако нынешний настоятель, судя по всему, так и не сдался.
— За шпиль-то я спокоен. Епископ Анри поставит выскочку на место, велев приступить к работам, как только об этом узнает. Он хочет быть епископом с самой высокой башней в Англии.
— Но Филемону это, вероятно, известно, — задумчиво отозвалась Керис.
— Может, вся эта показуха с капеллой призвана продемонстрировать его рвение, а в неудаче прохвост обвинит кого-нибудь другого.
— Может быть, — с сомнением пожала плечами Суконщица.
Мерфина беспокоил более важный вопрос:
— Но чего он хочет на самом деле?
— Все действия Филемона объясняются его желанием почувствовать себя важным, — твердо ответила Керис. — Я полагаю, он хочет повышения.
— Куда? Да, епископ Монмаутский доживает последние дни, но ведь не может же аббат претендовать на этот сан?
— Значит, он знает что-то такое, чего не знаем мы.
Мастер не успел ответить, как в дверях появилась Лолла. Он испытал такое облегчение, что даже слезы выступили на глазах. Дочь вернулась, живая, здоровая. Отец осмотрел ее с головы до ног. Вроде не изувечена, такая же танцующая походка, на лице обычное капризное недовольство. Первой заговорила Керис:
— Ты вернулась! Как я рада!
— Правда?
Лаура часто выражала сомнения в любви к ней со стороны мачехи. Мостник не обманывался, а вот Керис иногда действительно верила в это, поскольку болезненно сознавала, что не мать девочке.
— Мы оба рады, — добавил Фитцджеральд. — Мы так переживали за тебя.
— Зачем? — Лолла повесила плащ и села за стол. — У меня все отлично.
— Но мы-то этого не знали, поэтому и переживали.
— Напрасно. Я вполне могу за себя постоять.
— Мне бы твою уверенность, — как можно мягче ответил Мерфин.
Керис решила разрядить обстановку:
— Где же ты была? Ведь прошло целых две недели.
— В разных местах.
Зодчий строго спросил:
— А именно?
— Перекресток Мьюдфорд, Кастерем, Аутенби.
— И чем занималась?
— Это допрос? — вскинулась Лолла. — Я обязана отвечать?
Суконщица положила руку на локоть мужа:
— Мы просто хотим быть уверены, что нет оснований для беспокойства.
— Я хотел бы также знать, с кем ты странствовала.
— Да так…
— Это значит, с Джейком Райли?
— Нуда, — пожала плечами Лолла, правда, немного смутившись.
Мерфин уже все простил и хотел обнять дочь, но та была сама неприступность, и зодчий нейтрально спросил:
— И чем вы занимались с Джейком?
— Не твое дело! — крикнула Лолла.
— Нет, мое! — Мостник не выдержал и тоже сорвался на крик. — И мое, и твоей мачехи. Если ты беременна, кто будет ухаживать за ребенком? Уверена, что Джейк готов бросить все и стать мужем и отцом? Ты говорила с ним об этом?
— Отстань от меня! — завопила строптивица, залилась слезами и бросилась наверх.
После короткого молчания зодчий буркнул:
— Иногда я жалею, что мы все не живем в одной комнате. Тогда бы она не могла выделывать такие штучки.
— Ты был довольно суров, — мягко упрекнула Керис.
— А что же мне делать? Она ведет себя, будто это в порядке вещей!
