И больше, чем любая другая трапеза, этот обед служит воплощением хорошей еды и хороших мыслей.

И более, чем любое другое блюдо, индейка на День благодарения воплощает в себе парадокс поедания животных: то, что мы делаем с живыми индейками, почти столь же дурно, как все, что люди когда-либо делали с любым животным в истории мира. И все же то, что мы делаем с их мертвыми телами, может ощущаться как нечто невероятно хорошее и правильное. Индейка на День благодарения — это воплощение противоположных явлений — памяти и забвения.

Я пишу эти заключительные слова за несколько дней до Дня благодарения. Сейчас я живу в Нью- Йорке и очень редко — во всяком случае, по мнению моей бабушки, — приезжаю в округ Колумбия. Никто из тех, кто был молод, уже не молод. Некоторые из тех, кто нес зерна на стол, умерли. А есть и новые члены семьи. (Я- теперь мы). Как будто музыкальные стулья*, в которые я играл на днях рождения, были подготовкой ко всем этим концам и началам.

* Популярная в Америке игра на детских днях рождения на выбывание, когда стульев оказывается меньше, чем участников.

Впервые мы празднуем у меня дома, в первый раз я буду готовить еду, это первый обед на День благодарения, когда мой уже подросший сын сядет за стол вместе со всеми. Если всю эту книгу можно сжать до одного вопроса — не до какого-то легкомысленного вопроса, в котором уже содержится ответ, не до вопроса, высосанного из пальца, а до вопроса, где во всей полноте ставится проблема — употреблять или не употреблять в пищу животных, — он может быть таким: следует ли в День благодарения подавать на стол индейку?

2. Что делать индюшкам с Днем благодарения?

Что дает выставленная на стол в День благодарения индейка? Может быть, она вкусная, но причина ее присутствия на столе вовсе не вкус — большинство не очень-то часто ест индейку в другие дни года. (Подсчитано, что на День благодарения съедается 18 % ежегодно потребляемой индейки.) И, несмотря на удовольствие, которое мы получаем, съедая прорву еды, суть Дня благодарения вовсе не в том, что мы обжираемся — она совсем в противоположном.

Возможно, индейку ставят на стол потому, что это — основа ритуала, именно так мы празднуем День благодарения*. Почему? Потому что Отцы-основатели ели ее на свой первый День благодарения? Скорее всего, не ели. Мы знаем, что у них не было кукурузы, яблок, картошки или клюквы, и известно только два записанных отчета о легендарном Дне благодарения в Плимуте, где упомянуты оленина и пернатая дичь. Можно, конечно, предположить, что они ели дикую индейку, но мы знаем, что индейка не была частью ритуала до девятнадцатого века. А сейчас историки обнаружили даже более ранний День благодарения, чем праздник в Плимуте в 1621 году, и англоамериканские историки прославили его. За полвека до Плимута более ранние американские поселенцы праздновали День благодарения с индейцами племени тимукуя в том месте, где сейчас находится штат Флорида. Это лучшее свидетельство того, что поселенцы были скорее католиками, чем протестантами, и говорили скорее по-испански, чем по-английски. Они ели фасолевый суп.

* Национальный праздник, который ежегодно празднуют в США в четвертый четверг ноября. Посвящен первому урожаю, собранному пуританами из Плимутской колонии в 1621 году после голодной зимы в Новом Свете. Первый День благодарения отмечали при президенте Вашингтоне в 1789 году. Национальным праздником он объявлен президентом Линкольном в 1863 году.

Но давайте поверим, что День благодарения изобрели Отцы-основатели и ели они индейку. Отбросим тот очевидный факт, что Отцы-пилигримы делали много такого, чего мы не станем делать сейчас (и что мы делаем много такого, чего они не делали); индейка, которую мы едим, имеет столько же общего с индейками, которых могли есть пилигримы, сколько с появившейся в конце концов тофудейкой*. В центре наших столов на День благодарения — животное, которое никогда не дышало свежим воздухом и не видело неба до тех пор, пока его не засунули в грузовик, идущий на бойню. Мы вонзаем наши вилки в животное, которое не могло естественно размножаться. В наших желудках оказывается животное, пропустившее через свой желудок лошадиные дозы антибиотиков. Сама генетика нынешних птиц радикально иная. Если бы Отцы-основатели могли заглянуть в будущее, что бы они подумали об индейке на нашем столе? Навряд ли они опознали бы ее как индейку.

* Фальшивая индейка — хлебец или запеканка из тофу или сейтана

А что произойдет, если на столе не будет индейки? Сломается ли традиция или исказится, если вместо птицы будет просто запеканка из сладкого картофеля, домашние булочки, зеленая фасоль с миндалем, клюквенная подливка, ямс, картофельное пюре со сливочным маслом, тыквенные пироги с орехом пекан? Возможно, стоит добавить и тимукуанского фасолевого супа. Это все не так трудно вообразить. Видеть своих любимых вокруг стола. Слышать звуки, вдыхать запахи. Индейки нет. Неужели праздник исчезнет? Неужели День благодарения перестанет быть Днем благодарения?

Или суть Дня благодарения станет глубже? Может ли отказ от индейки более ясно выразить, какую благодарность мы ощущаем? Попробуйте представить, какие разговоры будут тогда за столом. Вот почему наша семья празднует именно так. Что будет ощущаться в этих разговорах — разочарование или духовный подъем? Больше или меньше ценностей будет передаваться от поколения к поколению? Уменьшится ли радость от неутоленного желания поесть мяса именно этого животного? Вообразите День благодарения в кругу вашей семьи, когда вас уже не будет, когда вопрос: «Почему мы это не едим?» — превратится в более очевидный: «Почему они вообще это ели?» Может ли воображаемый взгляд будущих поколений устыдить нас в кафкианском смысле слова, чтобы мы начали вспоминать?

Закрытость, которая сделала возможным существование промышленных ферм, разрушается. За те три года, что я писал эту книгу, я увидел первый документ, утверждающий, что домашний скот влияет на глобальное потепление больше, чем что-либо еще; увидел первое серьезное исследовательское учреждение (Комиссия Пью), которое рекомендовало положить конец общепринятому правилу держать животных взаперти; увидел первый штат (Колорадо), который через переговоры с индустрией (а не благодаря кампаниям против индустрии) объявил вне закона повсеместную практику промышленного фермерства (клети для беременных телок и телят); увидел первую сеть супермаркетов (Whole Foods), которая приняла обширную программу обязательного прикрепления на товар бирок с указанием условий, в которых выращивалось животное; и увидел первую большую национальную газету («Нью-Йорк таймс»), которая выразила категорический протест против промышленного фермерства как системы, доказывая, что «животноводство превратилось в оскорбление для животных», а «навоз… превратили в ядовитые отходы».

Когда Селия Стил растила взаперти тот первый выводок цыплят, она не могла предвидеть последствий своих действий. Когда Чарльз Вантресс скрестил красноперого корниша и нью-гемпшира, и в 1946 году появилась «Курица Будущего», предок современного промышленного бройлера, он и представить не мог, к чему это приведет.

Мы не можем оправдываться неведением, скорее придется признаться в равнодушии. У тех, кто живет сегодня, более ясное понимание происходящего. По сути, мы живем в тот момент, когда осознание порочности промышленного фермерства стало общенародным. И было бы справедливо у нас спросить: «Что вы сделали, когда узнали правду о животных, которых употребляют в пищу}»

3. Правда об употреблении в пищу животных

С 2000 года, после того, как Темпл Грандин отчиталась об улучшении дел на скотобойнях, рабочие неоднократно во всеуслышание заявляли, что новорожденных индеек бьют палками, похожими на бейсбольную биту, топчут цыплят, чтобы посмотреть, как они «лопаются», хромых свиней избивают металлическими трубами и намеренно расчленяют коров, находящихся в полном сознании. Нет нужды искать видео, тайно отснятые организациями по защите животных, чтобы узнать об этих зверствах — хотя таких фильмов много. Я мог бы заполнить несколько книг свидетельствами рабочих — составить что-то вроде энциклопедии жестокости.

Гейл Эйсниц уже почти сделала подобную энциклопедию в своей книге «Скотобойня». Это десятилетнее исследование, составленное из рассказов рабочих, которые в общей сложности представляют опыт работы на бойне в течение более чем двух миллионов часов, ни одно журналистское расследование на эту тему не сравнится с ней по богатству материала.

«Как-то раз ружье для оглушения весь день не работало, они брали нож и, пока корова еще стояла, вспарывали ей шею сзади. Корова падала и начинала биться. А ей в зад тыкали ножом, чтобы она