похожей на Анну, она закрыла за собой дверь, бумага кончается… Днем я чаще всего бродил по городу, узнавал его заново, сходил в старую Колумбийскую булочную, которой не оказалось, на ее месте был магазин «99 центов», где все стоило дороже, чем девяносто девять центов. Я прошел мимо ателье, в котором раньше подшивал брюки, вместо ателье был банк, без банковской карточки даже дверь не откроешь, я все обошел, вниз по правой стороне Бродвея, вверх — по левой, на месте часовой мастерской был видеопрокат, на месте цветочного базара — магазин видеоигр, бывшая лавка мясника называлась суши, что такое суши и куда теперь носят сломанные часы? Я полюбил собачью площадку у Музея естественной истории, бультерьер, лабрадор, голден ретривер, один я без собаки, сидел и думал, думал, как мне сблизиться с Оскаром, оставаясь в тени, не предав тебя, не предав твоей матери и не предав себя, я готов был всюду таскать за собой дверь гардеробной, чтобы смотреть на него в замочную скважину, я сделал то, что посчитал возможным. Я решил все про него узнать, когда уходит в школу, когда возвращается домой, где живут его друзья, любимые магазины, я ходил за ним по пятам, но не предал твоей матери, потому что он меня не увидел. Я думал, что так и будет, но вот опять в какой уже раз ошибся. Не помню, когда мне впервые показалось странным, что он так много гуляет и так далеко уходит, почему, кроме меня, никто за ним не следит, как его отпускают в такую даль совсем одного. По выходным, с утра, он появлялся на улице со стариком, и они шли куда-то через весь город, я составил карту их маршрутов, но не увидел системы, системы не было, чем они занимались? И кем был этот старик, друг, учитель, суррогат деда? И почему они заходили в дома всего на несколько минут — пытались что-то продать, собирали информацию? Что знает об этом его бабушка, волнуется ли о нем кто-нибудь, кроме меня? Я дождался, пока они ушли из какого-то дома в Статен Айленде, и постучал в дверь, «Глазам не верю, — сказала женщина, — еще один!» — «Простите, — написал я, — я не говорю. К вам только что заходил мой внук. Вы не могли бы сказать, зачем?» Женщина сказала: «Хороша семейка». Я подумал: мы семейка. «Я только что говорила с его матерью». Я написал: «Зачем он приходил?» Она сказала: «За ключом». Я спросил: «Каким ключом?» Она сказала: «От замка». — «Какого замка?» — «Вы разве не знаете?» Я ходил за ним восемь месяцев и расспрашивал людей, которых он расспрашивал, я узнавал про него, как он узнавал про тебя, он пытался найти тебя, как ты пытался найти меня, сердце мое разорвалось на мелкие кусочки, их уже никогда не составить вместе, почему мы никогда не говорим друг другу того, что думаем? [81] Как-то я поехал за ним в центр города, в метро мы сели напротив, старик покосился на меня, прожег ли его мой взгляд, заметил ли он руки, тянущиеся к нему через проход, догадался ли, что занимает мое место рядом с Оскаром. Они зашли в кафе, на обратном пути я их потерял, обычное дело, ведь так трудно держаться близко, оставаясь в тени, а предать ее я не мог. Возвратившись на Верхний Вест-сайд, я зашел в книжный, я не мог сразу идти домой, нужно было подумать, в конце прохода стоял человек, который показался мне похожим на Симона Голдберга, он тоже выбирал детские книги, чем дольше я на него смотрел, тем больше сомневался, тем больше хотел, чтобы это был он, могли ли его отправить на каторгу, а не на смерть? Кулаки дрожали в моих карманах, мелочь звенела, я старался не жечь его взглядом, старался не тянуть к нему рук, может ли это быть, узнал ли он меня, он писал когда-то: «Очень надеюсь, что наши пути, сколь бы длинными и запутанными ни оказались, пересекутся вновь». Пятьдесят лет спустя на нем были все те же очки с толстыми линзами и рубашка ослепительной белизны, он неохотно возвращал книги на полку, я подошел. «Я не говорю, — написал я. — Прости». Он обхватил меня руками и стиснул, его сердце стучало мне в грудь, оно было совсем рядом с моим, но бухало вразнобой, ничего не сказав, он отвернулся и поспешно вышел из магазина на улицу, я почти уверен, что это был не он, мне нужна нескончаемая чистая тетрадь и вечность. Назавтра Оскар и старик поднялись на Эмпайр Стейт Билдинг, я остался на улице. Я запрокинул голову, надеясь его разглядеть, моя шея горела, заметил ли он меня сверху, связывало ли нас нечто, о чем мы и сами не догадывались? Через час распахнулся лифт, и из него вышел старик, уж не бросил ли он Оскара там, на такой высоте, совсем одного, беззащитного? Я его ненавидел. Я начал что-то писать, он подошел и схватил меня за воротник. «Слушайте, — сказал он, — кто бы вы ни были, мне не нравится, что вы за нами следите. Совсем По-хорошему прошу: отвалите». Тетрадь упала на пол, поэтому ответить я не мог. «Если я еще раз замечу вас возле мальчика…» Я указал на пол, он выпустил воротник, я поднял тетрадь и написал: «Я его дед Я не говорю. Простите». — «Дед?» Я отлистнул назад и указал на то, что начал писать до этого: «Где он?» — «У Оскара нет деда». Я ткнул в страницу. «Он спускается по лестнице». Я торопливо принялся объяснять, почерк становился все неразборчивее, он сказал: «Оскар не стал бы меня обманывать». Я написал: «Он не обманывает. Он не знает». Старик достал из-под рубашки цепочку и посмотрел на нее, кулон был компасом, он сказал: «Оскар мой друг. Я должен ему сказать». — «Он мой внук. Прошу вас, не говорите». — «Это вы должны были его сопровождать». — «Я и сопровождал». — «А его мама?» — «Что мама?» Мы услышали пение Оскара за углом, оно становилось громче, старик сказал: «Он хороший мальчик» и ушел Я вернулся домой, в пустую квартиру. Я подумал о том, чтобы сложить чемоданы, я подумал о том, чтобы выброситься из окна, я сидел на постели и думал, я думал о тебе. Что ты любил есть, какую музыку слушал, как звали девочку, которую ты впервые поцеловал, и где, и как, бумага кончается, мне нужна нескончаемая чистая тетрадь и вечность, я не знаю, сколько прошло времени, время перестало существовать, мне больше незачем было за ним следить. В дверь позвонили, я не шелохнулся, какое мне дело, кто звонит, я хотел быть один по другую сторону окна. Дверь открылась, я услышал его голос, вот он — мой смысл, «Бабушка?» Он был в квартире, мы с ним впервые оказались одни, дед и внук. Я слышал, как он ходит по комнатам, что-то двигает, открывает и закрывает, что он ищет, почему он все время ищет? Он подошел к моей двери: «Бабушка?» Я не хотел ее предавать, я выключил свет, чего я боялся? «Бабушка?» Он заплакал, мой внук заплакал. «Пожалуйста Ты мне очень нужна Если ты там, открой, пожалуйста». Я включил свет, почему я перестал бояться? «Пожалуйста». Я открыл дверь, и мы увидели друг друга, я увидел себя. «Вы жилец?» Я вернулся в комнату и взял из шкафа эту тетрадь, она уже почти на исходе, я подошел к нему и написал: «Я не говорю. Прости». Я таял под его взглядом, он спросил, кто я, я не знал, что сказать, я предложил ему зайти, он спросил, был ли я незнакомым, я не знал, что сказать, он продолжал плакать, я не знал, как его обнять, бумага кончается. Мы подошли к постели, он сел, я ни о чем не спросил и не сказал о том, что про него знаю, мы не говорили о пустяках, не стали друзьями, я мог оказаться кем угодно, он начал с начала, ваза, ключ, Бруклин, Квинс, я знал это наизусть. Бедное дитя, излить душу первому встречному, я хотел возвести вокруг него стены, отделить внутреннее от внешнего, я хотел дать ему нескончаемую чистую тетрадь и вечность, он рассказал про то, как поднялся на Эмпайр Стейт Биддинг, как его друг сказал, что завязывает, такого поворота я не ожидал, но если это соединило меня с внуком, значит, так было надо, оно того стоило. Мне хотелось обнять его, сказать, что даже если все его предадут, я не предам, он говорил без умолку, слова падали в бездонную пропасть его печали, «Папа, — сказал он, — мой папа», он побежал через дорогу и принес телефон: «Вот его последние слова».

Запись обрывалась, голос у тебя был совсем спокойный, перед смертью так не звучат, жаль, что нам уже не посидеть за столом напротив друг друга, часами разговаривая о пустяках, жаль, что больше нельзя терять время, мне нужна нескончаемая чистая тетрадь и вечность. Я сказал Оскару, что лучше не говорить бабушке про нашу встречу, он не спросил, почему, интересно, что он подумал, я сказал, чтобы он бросил камушек в окно гостевой спальни, если захочет со мной поговорить, я спущусь и буду ждать его на углу, я боялся, что никогда больше его не увижу, не растаю под его взглядом, в ту ночь мы с твоей матерью занимались любовью первый раз после моего возвращения и последний раз в жизни, я не думал, что это последний, я поцеловал Анну в последний раз, увидел родителей в последний раз, говорил в последний раз, почему же я так и не научился жить, как в последний раз, почему я так верил в будущее, она сказала: «Я хочу тебе что-то показать», она повела меня во вторую спальню, ее рука сжимала мое ДА, она распахнула дверь и указала на кровать: «Здесь он спал», я потрогал простыни, опустился на пол и втянул