Следовательно, она начинает свой ход уже вместе с движением земли и, выпущенная из лука, обладает двумя движениями: вертикальным — вверх и вниз, и круговым — по направлению к востоку. Магистр Буридан писал, что тело, которому придано движение, совершает его, пока импульс, импетус, не рассеется под тяжестью тела и других сил сопротивления.

Оккам покачал головой:

— Сперва движется земля, затем вместе с ней люди, что объясняет, почему они не спотыкаются постоянно; тогда и воздух должен двигаться, что является ответом на второе опровержение; затем стрела, чтобы ответить на следующее, и так далее. Дитль, простейшее объяснение того, почему кажется, что звезды и солнце вращаются вокруг земли, заключается в том, что они действительно вращаются вокруг земли. И мы не чувствуем движения земли из-за ее неподвижности. Ах, брат Анжелюс, зачем ты расходуешь свои силы на такие пустяки!

Дитрих разозлился:

— Не называй меня так!

Оккам оборотился к Иоахиму и пояснил:

— Он обычно сидел за книгами еще до утренних колоколов и читал при свечах после вечерних, поэтому остальные студенты прозвали его…

— С тех пор прошло много времени! Англичанин запрокинул голову.

— Тогда можно я буду по-прежнему звать тебя doctor seclusus? — Он крякнул и решил налить себе еще пива. Дитрих замолчал. Он-то думал поделиться с другом невероятной идеей, а Уилл каким-то образом превратил все в disputatio. [227] Впрочем, ему следовало помнить об этом со времен Парижа. Иоахим переводил взгляд с одного на другого. Оккам повернулся к столу:

— Пиво кончилось.

— На кухне есть еще, — ответил Дитрих.

Они обсудили «вычисления» по Мертону и смерть аббата Ричарда Уоллингфорда, изобретателя новой «треугольной» геометрии и квадранта — инструмента, которым часто пользовались мореплаватели.

— Кстати о мореплавателях, — добавил Дитрих, — испанцы отрыли новые острова в море-океане. — Рассказ об этом он узнал от Тархана, а тот, в свою очередь, услышал о нем от доверенных лиц хозяина. — Они лежат у берегов Африки и примечательны большими стаями канареек. [228] Так что, может, найден «новый путь» через океан, ведущий к «заморским землям» на карте Бэкона.

— Земли Бэкона с легкостью можно объяснить воображением картографа и обилием пустого места, — улыбнулся Оккам и добавил: — Так же как твои деревенские резных дел мастера заполонили стены церкви гигантскими кузнечиками и всякими разными тварями.

Иоахим жевал в этот момент ломоть ржаного хлеба и едва не подавился, не помоги Дитрих поперхнувшемуся запить хлеб пивом. Философ поднялся со словами:

— Я схожу принесу еще пива из кухни. Но Иоахим через силу выдавил:

— Нет, там вас поджидает гигантский кузнечик.

Не понимая, в чем шутка, озадаченный Оккам отрывисто рассмеялся.

Манфред устроил застолье в виде «симпозиума» и обещал диспут между Дитрихом и Оккамом в качестве послеобеденного развлечения. Но поскольку такая потеха не всякому по вкусу, пение Петера, выступление карлика-акробата и представление жонглера с тарелками и ножами остались традиционной частью программы. Дрессированная собака карлика заставила Уилла Оккама лишь скривить губы; зато Оитен и Кунигунда смеялись до упаду, особенно когда пес стащил с лилипута штаны, обнажив его голый зад. Эйнхард, как и Манфред, больше внимания уделил пению.

— Эйнхард обиделся на меня, — признался герр пастору чуть раньше, — за пропущенные bohorfs, и это моя попытка примириться.

Дитрих быстро убедился, что люди не врали про знаменитую вонь достославного рыцаря, и возблагодарил небеса за то, что между ними сидела дородная супруга последнего.

Стол заставили дичью и вяленой олениной; неиссякаемый поток слуг нес новые блюда, убирал пустые подносы и рассыпал по полу стружки вперемежку с цветами, источающими свежий аромат. Подле каждого стула бдил паж, ловивший каждое пожелание обедающего. Тархан бен Бек, вычищенный и расчесанный для благообразия, прислуживал своему хозяину, ибо обряды Малахая не позволяли ему вкусить от щедрот Манфреда, а предписывали есть пищу лишь из собственных припасов, приготовленную под его надзором. Обычно по комнате бродили две гончие герра, подбирая упавшие со стола куски, но из уважения к чувствам еврея животных убрали с празднества. Их жалобное завывание ясно доносилось с псарни по соседству.

Ойген сидел по правую руку от Манфреда, а Кунигунда по левую. Подле них расположились Дитрих и Уилл, а иудей Малахай — по правую руку от Оккама. Жена еврея и дочь остались в уединении, к разочарованию Ойгена, предвкушавшего вид завернутых в покрывало женщин. Леди Розамунда едва ли была им компенсацией.

Слева от Эйнхарда, на противоположной стороне стола, восседал Тьерри фон Хинтервальдкопф. Рыцарь уже отслужил положенный ему срок, но Манфред надеялся убедить его остаться еще на несколько дней и помочь изловить разбойников.

В углу подле камина вместе с двумя помощниками приютился Петер миннезингер.

— Если угодно моему господину, — сказал он, настраивая струны на своем инструменте, — я спою что-нибудь из «Парцифаля».[229]

— Только не эту ужасную французскую сказку! — заворчал Эйнхард.

— Ни в коем случае, господин, — Петер откинул волосы и утвердил лютню у себя на коленях. — Я исполню вариант Вольфрама фон Эшенбаха, как всякому известно, наидостойнейшее переложение этой истории.

Манфред махнул рукой:

— Лучше сыграй что-нибудь полегче, — сказал он. — О любви. «Песнь о соколе», например.

Приверженец Нового искусства, Петер часто жаловался на любовь герра к старомодному исполнению, где все держалось на образах и символах, сам предпочитая современную лирику о реальных людях в жизненных ситуациях. «Песнь о соколе», однако, была выполнена очень искусно и являла пример гармонии и стройности. О ее авторе, безвестном, как и большинство поэтов стародавних времен, ныне знали только то, что он происходил из Кюренбурга.[230]

Слушая, пастор вновь подивился тому, как Господь неожиданно и внезапно являет свое присутствие, ибо «Песнь о соколе» дала ему ответ свыше на проблему Ильзе и Герда. Неважно, что она крещена, а он