Савояр засмеялся:

— Черт возьми! Штопать раны — это искусство, а не schola.[189] Ну, в Болонье есть schola, учрежденная Анри из Лукки. Но хирургия — занятие для искусных рук, — лекарь пошевелил пальцами, — а не для смышленых умов.

— Ja, слово «хирург» на греческом означает «ручная работа».

— Oho, да ты ученый, я вижу…

— Я читал Галена, — признался Дитрих, — но то было много…

Савояр сплюнул на землю:

— Гален! В Болонье де Лукка вскрывал трупы и обнаружил, что представления Галена — чушь собачья. Гален резал лишь свиней, а люди не свиньи! Я сам был учеником во время первого публичного вскрытия — о, лет тридцать назад, я думаю, — мой учитель и я, мы делали вскрытия, а он, важный dottore,[190] описывал увиденное студентам. Ха! Нам не нужен был лекарь, мы и так все видели собственными глазами. Черт возьми! У тебя рана на голове! Можно мне взглянуть на нее? Ага, глубокая, но… Промыл ли ты ее vino,[191] как предписывают де Лукка и Анри де Мондевиль? Нет? — Он промокнул порез губкой. — Прокисшее вино лучше всего. Теперь, я все просушу и соединю края вместе, как делают ломбардцы. La Natura,[192] она скрепит края липкой жидкостью без ниток и иголки. Я приложу к ране конопли, чтобы снять жар…

Dentator тем временем завершил свою работу, и словоохотливый dottore занял его место над щекой Ойгена. Тот, весь мокрый от пота и обессилевший после манипуляций с челюстью и зубами, наблюдал за ножом в руке хирурга с явным облегчением. Ножи он понимал. Пеликан же слишком сильно смахивал на орудие пыток.

— Он справится, — начал рассказывать Манфред по дороге к шатру. — Удар, что принял Ойген, предназначался мне. Этот шрам он может носить с гордостью. Сам маркграф заметил его подвиг и тут же согласился, что парень заслужил акколаду.[193] Твой Ганс тоже вел себя как храбрец, я обязательно обращу внимание Гроссвальда на это.

— Из-за него я и приехал. — Дитрих поведал, что случилось в деревне. — Одна часть крэнков заявляет, что Ганс поступил правильно, несмотря на волю своего господина. «Спасает нас от алхимика», как выразились они.

Манфред, восседая на походном стуле, сложил руки под подбородком.

— Понимаю. — Он хлопком подозвал слугу и взял конфету с поднесенного ему подноса. — А крэнки Гроссвальда? — Он махнул слуге в сторону Дитриха, но священник отказался от угощения.

— Они кричат, что Ганс своим неповиновением нарушил естественный порядок, а это противно им превыше всего. Я подозреваю, что есть и другие точки зрения. Пастушка разгневана на Ганса, но употребит свое влияние на то, чтобы свергнуть Гроссвальда, которого считает виновным в бедственном положении, в котором очутились пилигримы.

Манфред хмыкнул:

— Они изворотливы словно итальянцы. Как обстояли дела к моменту твоего отъезда?

— С того времени, как они уяснили себе значение Мира во Христе, многие из низкородных бежали в церковь Св. Екатерины или в замок, чем привели в замешательство своих обидчиков, которые опасаются вашего гнева в случае вторжения в убежища.

— Хорошо, — сказал Манфред. — Не могу сказать, что мне нравится, когда нарушается естественный порядок вещей, но Ганс оказал мне сегодня огромную услугу, и ради чести своей я прослежу, чтобы его наградили, а не наказали.

— Что это была за услуга, мой господин? Смягчит ли она Гроссвальда?

— Гроссвальд, — человек непредсказуемого нрава. — Манфред не договорил, криво улыбнувшись. — Мы так привыкли к этим созданиям за зиму, что я думаю о нем, как о человеке. Ганс и его крэнки налетели на стены в тот момент, когда защитники смотрели только за проломом, сбросили оттуда лучников, а затем взяли штурмом главную башню и сокровищницу!

— Герр, — сказал Дитрих, охваченный дурными предчувствиями, — а их видели?

— Издалека несколько человек в лагере, я так думаю. Я наказал крэнкам не слишком-то высовываться, естественно, насколько им позволяет их честь. Лучники на стенах, конечно, разглядели нападавших хорошо, как и солдат из надвратной башни, сидевший в meurtriere.[194] Его крэнки прикончили раньше, чем он успел вылить кипящее масло на наши головы, спася тем самым многих от смерти и страшных увечий. Люди Фалькенштайна подумали, что демон, повелитель их господина, наконец-то явился по его душу. Наружность крэнков посеяла панику нам на пользу. Небылицы появятся, но этому уже не помешаешь, и потом, возможно, люди сочтут, что демоны были не наши, а Фалькенштайна.

— В этом есть нечто поэтическое, — согласился Дитрих, — он так долго использовал легенды, чтобы напугать других, а теперь они обернулись против него. Змей укусил собственного заклинателя.

Манфред засмеялся и отхлебнул вина из кубка, который был наполовину заполнен застывшей смолой, чтобы придать напитку сладковатый аромат.

— Крэнк, который нес гром-глину — его звали Герд, — показал себя с самой лучшей стороны. Он подлетел ночью к основанию воротной башни, прилепил к ней заряд, а наутро зажег его в тот самый момент, когда Габсбурги открыли огонь из своих pots de fer, чтобы всем показалось, будто именно они нанесли такой урон. Представляешь, как удивился капитан герцога! Герд воспользовался устройством для передачи голоса на расстояние. Пресвятая Богородица, казалось, будто он приказал глине, и та подчинилась! Дитрих, готов поклясться на своем мече, что грань между искусным ремеслом и демонической силой тоньше волоса. Ганс повел своих соратников в главную башню на поиски серебра Габсбургов, убивая или раня всех, кто оказался на его пути. По ступеням лестницы текли реки крови — хотя большинство защитников и бежали при одном виде крэнков.

Дитрих невольно подумал, насколько же рыцари склонны к преувеличениям в описании ратных подвигов. Из человеческого тела может вытечь немалое количество крови, но простейший расчет доказывает полную невозможность «рек крови», особенно если «большинство защитников бежали».

— Нашли ли они медь? — сменил тему пастор.

— Ганс решил, что сокровищница находится там, где будет наибольшее сопротивление, поэтому устремился в самую гущу битвы. Но, — Манфред запрокинул голову и расхохотался, — здравый смысл ему не помог, а проволоку вашу он нашел по чистой случайности. Фалькенштайн держал покои своей супруги постоянно натопленными — изразцовую печь использовал, кстати! — и крэнков туда просто потянуло. Там и лежала проволока. Муж отдал медь жене, может, хотел украшений изготовить. Полагаю, вы, философы, сделаете какой-нибудь вывод из такого совпадения. Например, что здравый смысл имеет свои пределы.

— Или что Господь предначертал Гансу отыскать ее. — Дитрих закрыл глаза и прочитал короткую благодарственную молитву за то, что теперь крэнки смогут продолжить починку своего корабля.

— Но слушай, — сказал Манфред. — У фрау Фалькенштайн был телохранитель, и, когда крэнки ворвались в ее покои, он махнул своим мечом и зарубил Герда с одного удара. И что сделал наш маленький капрал — заслонил своего товарища и отбивался от противника, пока остальные вытаскивали тело! Сначала он отмахнулся стулом, парировал, затем метнул снаряд при помощи своего pots de fer, который ударил в шлем врага по касательной, отчего тот упал без сознания. Затем, о благородный поступок! Он осенил крестным знамением солдата и скрылся.

— Выходит, он его пощадил? — спросил Дитрих в изумлении, зная характер крэнков.

— Прекрасный жест. А фрау Фалькенштайн все это время визжала от ужаса перед демоном. Но теперь она говорит, что ее телохранитель сражался геройски и сам Сатана признал его доблесть.

— Ах. Так множатся легенды. Манфред поднял голову:

— Что может быть лучше легенды о том, как противники вершили геройские поступки, встретившись лицом к лицу? По всему, солдат должен был обделаться при виде Ганса; но он стоял и сражался, хотя мог сбежать. Этот человек еще внукам своим станет рассказывать, как он обменялся ударами с демоном и уцелел — если только герцог не вздернет его раньше на виселице. Однако серебро Габсбургов возвращено