Паломник, купец, священник, еврей — все были едины для властителя Фалькенштайна. Его интерес всецело был связан с сундуком. Но возможность выкупа поодиночке усиливала сладость его операции, поэтому он допросил своих пленников. Когда наступил черед Дитриха, стражники привели его пред высокий трон и швырнули священника под ноги его владельца без особого почтения к духовному сану.

Филипп фон Фалькенштайн был смугл, волосы колечками спадали на его плечи. На нем был длинный по щиколотку темно-зеленый далматик, затянутый на поясе, а поверх него — парчовая накидка с хохолком сокола. У него была бородка клинышком, и Дитриху показалось, что лицо Филиппа имело отсутствующее выражение пустого человека.

— Что ты предложишь за свою свободу? — сказал Филипп. — Что у тебя есть самого ценного?

— Что ж, моя бедность, мой господин. Если вы заберете ее у меня, я это переживу.

Стражники, выстроившиеся вдоль огромного зала, переступили с ноги на ногу. Камень замковых стен был влажен, холоден и отдавал селитрой. Фалькенштайн пронзительно посмотрел на него, и красный полумесяц медленно прорезал его бороду. По этому сигналу по залу пробежала волна угодливых хихиканий. Герр Филипп молвил:

— Кто твой господин, и что он сделает, чтобы выкупить тебя?

— Мой господин Иисус Христос, и он уже выкупил меня своей кровью.

На этот раз Фалькенштайн не улыбнулся.

— Я дарую каждому право на одну шутку. Две показали, что ты умен. Теперь отвечай прямо. Кому ты служишь?

Стражники немного напряглись, когда Дитрих запустил руку в свой заплечный мешок, хотя его нож вместе с медной проволокой у него уже забрали. Ему была оставлена только «упряжь для головы» крэнков, которую ошибочно приняли за что-то, требуемое католическим обрядом. Дитрих сжал печать, как он делал вновь и вновь с момента захвата.

— Господин фон Фалькенштайн, — сказал он отчетливо. — Я Дитрих, пастор Оберхохвальда, деревни во владении герра Манфреда фон Хохвальда.

— Заплатит ли он, чтобы вернуть тебя назад? Нравятся ли ему умные священники, которые отпускают шутки за его счет? — Он повернулся к своему секретарю и шепнул какие-то указания.

— Герцог не отнесется благожелательно к этой краже, — предположил Дитрих.

Филипп вскинул голову:

— Какой краже?

— Не требуется особой премудрости понять, что сундук хранил нечто ценное для Альбрехта. Серебро, я полагаю.

Филипп кивнул, один из стражников шагнул вперед и наотмашь ударил Дитриха по лицу.

— Фрайбург по праву мой, — сказал ему Филипп. — Не Урахов, не Габсбургов. Я беру то, что мне причитается.

После этого он отправил Дитриха обратно в темницу.

На день Флорентия небо за окном приобрело зловещие очертания, и в темницу ворвался свежий ветер. Далеко в небе Дитрих заметил лениво парящего хищника. Черные тучи собирались на юго-западе, в воздухе ощущалась металлическая жесткость. Клин аистов летел на юг.

Фалькенштайн был жаден, а это часто свидетельствовало о глупости, но Филиппу нельзя было отказать в коварстве. В Вене должны хватиться серебра, а герцог Габсбургов, чьи вассалы проживали от Истрии до Швейцарии, был не из тех, с кем следовало шутить. Фалькенштайн, должно быть, надеялся, что подозрение падет на евреев. Ни одна душа, которой было известно обратное, никогда не покинет Соколиный утес.

Дитрих прильнул к баллистрарии и увидал внизу отвесные стены донжона, опирающиеся на неровное основание обрыва. Фалькенштайну не нужно было опасаться чьего-либо побега.

Далекая птица приблизилась, и Дитрих увидел, что у нее нет крыльев. Прежде чем он успел до конца осознать это, привидение устремилось к его окну, и Дитрих узрел крэнка с особой упряжью на теле. Зависнув, создание прилепило на узкое стекло нечто вроде глины, в которую оно вдавило небольшой светящийся цилиндр. Дитрих услышал крики наверху и топот кованых сапог по камням. Он выдернул упряжь для головы из своего мешка и натянул на уши.

— …прочь от окна. Отойди прочь от окна. Быстро. Дитрих побежал в дальний угол камеры, как сразу же

раздался гром, и воздух швырнул пастора к двери. Его осыпали осколки каменной кладки, в щеки впилась каменная крошка. В ушах звенело, руки и ноги стали ватными. Сквозь пыль он увидел, что узкое оконце превратилось в зияющие ворота. В этот момент часть балюстрады за ним обрушилась со скрежетом вниз, а мимо парящего демона с пронзительным криком камнем рухнул беспомощно размахивающий руками стражник.

— Быстро, — сказал голос в упряжи. — Я должен унести тебя. Не разжимай свою хватку. — Крэнк проник в помещение и молниеносным движением опоясал Дитриха чем-то вроде гирлянды, которую он защелкнул в кольце на своей упряжи. — Сейчас мы узнаем, выдержит ли она вес, как о том хвалился ее создатель. — Крэнк устремился к провалу в стене и прыгнул прямо в небо. Дитрих поймал взглядом искаженные ужасом лица на укреплениях, затем их подхватил ветер, и его спаситель воспарил ввысь сквозь свист стрел.

Когда Дитрих посмотрел вниз, он познал ужас первого из Фалькенштайнов, перенесшегося на спине льва через далекие моря. Дома, поля, замки превратились в игрушечные кубики. Деревья стали размером с кусты, леса подобны коврам. У Дитриха закружилась голова. Ему почудилось, что земля над ним. Его желудок опорожнился, а глаза застила мгла.

Он очнулся на краю сжатого поля, около Большого леса. Поблизости годовалый поросенок с кольцом в пятачке рылся под гнилой колодой. Дитрих рывком сел, заставив свинью взвизгнуть и убежать. Ганс сидел прямо на опушке леса, задрав колени выше головы и обхватив ноги руками. Дитрих сказал ему:

— Ты пришел за мной.

— У тебя была медная проволока. Дитрих покачал головой:

— Фалькенштайн забрал ее.

Ганс сделал дрожащий жест руками.

— Я мог бы попросить медника вытянуть еще из того, что осталось от слитка, но то была его плата. Ему потребуется новый кусок.

Ганс запнулся. Затем он сказал:

— Меди больше нет. Все силы потребуются на то, чтобы заделать тот маленький шов. — Он поднялся и указал вдаль. — Ты сможешь дойти отсюда, — сказал он посредством «домового». — Подлететь поближе означало бы выдать себя.

— Ты выдал себя перед стражниками в Бурге.

— Они мертвы. Те, кто не погиб под обрушившейся стеной, пали от моего… pot de fer.

Итак, легендарное оружие Макса наконец раскрыто. Дитрих не стал просить показать его.

— Что с остальными пленниками?

— Они не имеют значения.

— Каждый имеет значение. Каждый из нас драгоценен в глазах Господа.

Ганс указал на свои выпуклые глаза:

— Но не в наших. Ты один был бы полезен нам.

— Даже без проволоки?