разнимать дерущихся. Первого же удара, пришедшегося откуда-то сбоку в его голову, хватило, чтобы лишить его сознания, так что дальше он уже ничего не чувствовал.

Дитрих очнулся в той же комнате, лежа на полу там, где упал. Увальня со Скребуном и след простыл. Однако подле него сидел слуга, поджав свои огромные длинные ноги. Если человек в подобной ситуации мог положить подбородок на свои колени, то колени крэнка оказались выше его головы. Кожа слуги уже покрылась темно-зелеными синяками, характерными для его народа. Когда Дитрих зашевелился, слуга застрекотал что-то, и ящик на столе заговорил:

— Зачем ты принял удары на себя?

Дитрих потряс головой, чтобы избавиться от стоящего в ушах звона, но тот не прошел. Он положил руку на голову:

— Это не было моей целью. Я хотел остановить их.

— Но зачем?

— Они били тебя. Я подумал, что это не очень хорошо.

— «Подумал»…

— Когда мы произносим фразы в наших головах, которые никто не может услышать.

— А «хорошо»?..

— Я сожалею, друг кузнечик, но у меня в голове слишком сильно шумит, чтобы ответить на такой сложный вопрос.

Дитрих попытался подняться на ноги. Слуга даже не шевельнулся, чтобы помочь ему.

— Наша повозка разбита, — сказал слуга. Дитрих дотронулся до своего плеча и поморщился:

— Что?

— Наша повозка разбита, а ее господин мертв. И мы должны остаться здесь и умереть, так никогда больше и не увидев нашу родину. Распорядитель повозки, который ныне правит, сказал, что открыть это — значит показать нашу слабость и тем самым спровоцировать нападение.

— Господин не стал бы…

— Мы слышим слова, которыми вы говорите, — сказал крэнк. — Мы понимаем то, что вы делаете, и всеми словами для этого «домовой» овладел. Но слова для того, что здесь… — и создание положило тонкую шестипалую руку поперек живота —…этих слов нет у нас. Возможно, нам так и не удастся понять их, ибо вы такие странные.

Вид синяков, полученных пастором от рук тех, кому он пытался помочь, вызвал в деревне бурю негодования и решимость изгнать «прокаженных» из Большого леса; но герр Манфред фон Хохвальд объявил, что никто не может вступить в пределы его леса иначе как по его милости. Он выставил отряд солдат на дороге в Медвежью долину, чтобы отправлять назад любого, кто, ради любопытства или мести, будет искать лазаретто. В последующие дни люди Швайцера вернули назад Оливера, сына пекаря, с несколькими другими деревенскими юношами; Терезию Греш с ее корзиной трав; и, к изумлению Дитриха, фра Иоахима из Хербхольцхайма.

Мотивы юного Оливера и его друзей выяснить было нетрудно. Подвиги рыцарей заменяли им хлеб и пиво. Оливер отрастил волосы до плеч, подражая кумирам, и носил нож за поясом, словно меч. Любовь к хорошей свалке будоражила их, а отмщение за своего пастора предоставляло самый что ни на есть благовидный повод помахать кулаками и дубинками. Дитрих устроил им разнос и сказал, что, коль скоро он простил тем, кто поднял на него руку, то и юношам следует сделать то же.

Причины, приведшие Терезию к Большому лесу, были одновременно и более очевидными, и более неясными, поскольку в корзину с травами она положила руту, тысячелистник и календулу, некоторые ядовитые грибы и острый нож, который обычно использовала для того, чтобы пускать кровь. Дитрих расспросил Терезию обо всем содержимом, когда люди Швайцера вернули ее в домик священника, и нужные ответы, конечно, можно было отыскать в «Физике» аббатисы Хильдегарды;[96] и все же Дитрих спрашивал себя, не имела ли Терезия на уме что-то другое. Эта мысль не давала ему покоя, но он не мог найти логических доводов расспросить женщину, пока не установил ее цель.

Что до Иоахима, то монах сказал только, что бедные и бездомные люди нуждаются в Слове Божьем больше, чем кто бы то ни было. Когда Дитрих ответил, что прокаженные больше нуждаются в лечении, нежели в проповеди, Иоахим рассмеялся.

Когда Макс и Хильда отправились в лазаретто на день св. Евстахия,[97] Дитрих сказался слишком слабым и остался долечиваться в рефектории[98] пастората, где Терезия накормила его овсяной кашей. Сама она села застал напротив него и принялась вязать. Помимо каши, он отведал отваренную грудку рябчика, натертую шалфеем, приправленную хлебом и небольшим количеством вина. Несмотря на все это мясо оказалось жестким, и каждый раз, впиваясь в него зубами, он испытывал боль, ибо челюсть припухла, а один зуб сбоку шатался.

— Настойка, сделанная на гвоздике, помогла бы зубу, — сказала Терезия, — не будь гвоздика так дорога.

— Как приятно слышать о лекарстве, которого не достать, — пробормотал Дитрих.

— Время должно стать лекарем, — ответила она. — А до той поры — только каши и супы.

— Да, «о, доктор Тротула».[99]

Терезия оставила без внимания его сарказм:

— Моих трав и костоправства для меня достаточно.

— И твоего кровопускания, — напомнил Дитрих. Она улыбнулась:

— Иногда кровь необходимо пустить на свободу. — Когда Дитрих выразительно посмотрел на нее, добавила: — Это вопрос баланса «соков» в организме.

Дитрих не мог проникнуть в подтекст ее высказывания. Задумывала ли она отмщение крэнкам? Кровь за кровь? Берегись гнева кротких и мирных, ибо он тлеет еще долго после того, как пламя погаснет.

Он откусил еще кусок рябчика и схватился за щеку:

— У крэнков тяжелая рука.

— Вы должны поставить припарку, это поможет от ушиба. Они ужасные люди, эти ваши крэнки, что обошлись так с вами, дорогой отец. — Слова тронули его сердце. — Они заблудились и напуганы. Такие люди часто срываются. — Вязание замерло в руках Терезии. — Я думаю, что брат Иоахим прав. Я думаю, им нужен другой род помощи, чем та, которую вы — и жена мельника — оказывали им.

— Если я смог простить их, сможешь и ты.

— Значит, вы простили им?

— Ну разумеется.

Терезия отложила вязание на колени:

— Это не так естественно — простить. Естественно отомстить. Ударь дворнягу, и она укусит. Расшевели осиное гнездо, и осы тебя ужалят. Вот зачем был нужен наш благословенный Господь — чтобы научить нас прощать. Если вы простили этих людей, почему же не вернулись, как солдат и жена мельника?

Дитрих отложил в сторону недоеденную грудку. Буридан доказывал, что не может быть действия на расстоянии, а прощение было действием. Так может ли тогда прощение быть на расстоянии? Хороший вопрос. Как он сподобится заставить крэнков отбыть восвояси, если не придет к ним? Но жестокость крэнков пугала его.

— Надо еще несколько дней отдохнуть, — сказал он, откладывая принятие решения. — Сходи,