— Ага, — произнес Николай.

— Ты сможешь расшифровать эту надпись?

Он мгновение смотрел на надпись, потом понял логику шифра. Точки обозначали, к какой из трех групп относились знаки. Положение каждого знака определялось изображением одного из девяти квадратов.

— Amicus, — прочитал он после короткого поиска.

— Многие светоносные пользуются этим кодом. Фальк его поймет. Это тайна низшего уровня.

— Откуда ты его знаешь?

— Фалька?

— Нет, этот код.

— От моего брата.

— Он был иллюминат? Она покачала головой.

— Нет, Филипп был несущим свет.

— Разве это не одно и то же?

— И да, и нет. Они очень похожи, но это не одно и то же. Их объединяет то, что они не желают ничего знать о настоящих тайнах, и поэтому им приходится придумывать искусственные секреты. Фальк все об этом знает, спроси у него.

Николай спрятал карточку. Потом они молча принялись есть свой утренний суп. Николай внимательно приглядывался к купцам, которые рассаживались за соседние столы, громко переговариваясь между собой. Такого пестрого скопления людей ему давно не приходилось видеть. Он слышал самые различные диалекты. За соседним столом вообще говорили по-английски. В воздухе отчетливо чувствовалось общее возбуждение. Что же творится в самом городе, если ярмарка вызывает такое волнение даже в предместье?

Однако когда он наконец остался один и пешком отправился к городским воротам Лейпцига, то мысли его были обращены отнюдь не к встрече, которая его ожидала, напротив, ум его постоянно обращался к последним мгновениям их расставания с Магдаленой. Она должна будет ждать его в Рюкмарксдорфе. Не намечается ли и там сходка этих пиетистов, где она найдет очередное убежище? Он был просто не в состоянии не думать о ней. И чем ближе подходил он к городу, тем разительнее ощущал он контраст между наивной естественностью Магдалены и чванливым поведением здешних людей.

Когда он без всяких происшествий миновал городские ворота Лейпцига, его в первую очередь удивил бледный, даже желтоватый цвет кожи местных жителей, особенно женщин. Даже молоденькие девочки носили здесь шнурованные корсажи. Взрослые женщины были затянуты в свои корсеты также туго, как обвязанные веревками тюки с товарами, ожидавшие в телегах разгрузки перед подвалами торговых складов. Полная женская грудь была здесь большой редкостью, кормилиц же на улицах, напротив, было не сосчитать. Спертый воздух узких улиц отнюдь не способствовал хорошему цвету лиц.

Для жителей была характерна жалобная, покорная манера общения. В коротких обрывках разговоров, невольным слушателем которых стал Николай, он часто слышал такие выражения, как «мое сердечко», «мой добрый сударик» и тому подобные. Выглядели они так же фальшиво, как улыбки при выдаче расписки в получении денег.

Трехэтажные дома были выкрашены в зеленый и красный цвета и крыты шифером. Первые этажи почти без исключения были заняты хранилищами и купеческими складами, в которых громоздились груды товаров. Вид снующих там и туг помощников торговцев, а также покупателей и продавцов, между тем мало занимал Николая. Вскоре ноги его начали гореть от усталости. Острые камни, которыми были вымощены улицы, превращали ходьбу в пытку. Кроме того, камни сидели так непрочно, что скопившаяся под ними дождевая вода при каждом шаге брызгала на чулки, оставляя на них грязные бурые пятна. Хлынувший ливень сделал дальнейшее продвижение еще более затруднительным, и Николай поспешил укрыться в одной из многочисленных кофеен.

Сначала он изучил таблицу денежных курсов, которая очень практично была вывешена у самого входа и извещала о курсе саксонской монеты. Луидор стоил здесь пять талеров, серебряная монета в шесть ливров соответствовала одному талеру тринадцати грошам, три ливра — восемнадцати грошам шести пфеннигам. Вот они, преимущества ярмарочного города, подумалось Николаю. Здесь каждый ребенок знал бесчисленные монеты разных земель и их курсы, будь то марки, шиллинги, разменная мелочь, добрые гроши, штюберы, рейхсталеры, местные денежки, епископские штерты, петерменхены и шварены.

Кофе оказался превосходным, совсем не похожим на то пойло, которое подавали в кофейнях Нюрнберга. То ли таможня в Саксонии была снисходительнее, то ли контрабандисты более организованными. Но, вероятнее всего, это было следствие небывалого потока товаров и торговцев, который случался здесь во время трех ежегодных ярмарок.

Подкрепившись бодрящим напитком, он предпринял новую попытку разыскать дом, где он надеялся найти Фалька. Он пересек рынок и вступил в университетский квартал. Вид студентов, которые то и дело попадались на глаза, навеял легкую грусть. Не прошло ведь еще и трех лет с тех времен, когда и он сам вот так же дерзко и бесшабашно шатался по улицам, полный надежд и великих грез. Он присмотрелся к надписям на дверях: «Здесь сдаются комнаты для студентов». Вероятно, это были такие же убогие халупы, которые сдавали студентам и в Вюрцбурге, особенно тем, у кого было мало денег: продуваемые всеми ветрами, не отапливаемые каморки, выходящие окнами на дворы или расположенные в нижних этажах, где был спертый, застоявшийся воздух. К этому, разумеется, стоило добавить то, что к ярмарке все эти комнаты освобождались, чтобы сдать их за много большую цену посетителям ярмарки. Утешало то, что не придется долго искать жилье.

Разыскав, однако, описанный Магдаленой дом, Николай не нашел там никакого Фалька. Дом этот стоял в квартале паулинцев, бедном придатке роскошного квартала паулинских дворов, задворки которых выходили на нездоровые, жалкие проулки Паулинума. Привратница сказала ему, что милостивый господин по случаю ярмарки временно переехал отсюда и в настоящее время проживает в переулке Золотого Петуха. Она описала дорогу, не забывая при этом постоянно называть Николая сердечком и пригоженьким.

Казалось, в этом городе просто не существовало дверных звонков. Очевидно, люди здесь кричали, свистели или еще каким-либо образом подавали знаки жильцам. Николай решил постучать. На стук открыл мужчина. Да, во дворе живет какой-то переселившийся сюда студент. Николай пересек сени дома и вышел на тесный двор. Земля раскисла от сырости, через двор была перекинута доска, служившая мостиком к стоящим на заднем дворе постройкам. Николай остановился перед дверью, указанной открывшим ему человеком, и постучал. Сначала он ничего не услышал. Но потом до его слуха донеслись шаркающие шаги, и через мгновение дверь отворилась.

Молодой человек, стоявший перед ним, по-видимому, не отличался крепким здоровьем. На нем была типично студенческая одежда — тесно облегающие черные штаны, такой же тесный черный сюртук и поношенный плащ, наброшенный на плечи. Выглядел молодой человек весьма потрепанным. Светлые волосы, не прикрытые париком, свисали на лицо и плечи жидкими прядями. Кожа носила желтоватый оттенок, губы посинели от холода. Высокий лоб и острый подбородок придавали ему сходство с педантичным школьным учителем. Но самым замечательным в его лице были глаза, в которых, несмотря на видимую бедность, сверкал огонь, о котором нельзя было с уверенностью сказать, есть ли это проявление острого ума, подавленной страстности или просто нездоровой лихорадки. Молодой человек окинул пришельца взглядом, пронзительность которого Николай отнес на счет лихорадки. Врач решил говорить с Фальком просто и без обиняков.

— Добрый день. Мое имя — Николай Рёшлауб. Я врач.

— Кто просил вас оказать мне такую честь? — Вопрос прозвучал резко, как пистолетный выстрел.

— Один наш общий друг. Филипп Ланер.

Николай сунул руку в карман и извлек оттуда маленькую картонную карточку с иероглифическими письменами, которую и протянул молодому человеку.

Фальк коротко взглянул на карточку, лицо его осталось совершенно неподвижным. Потом он снова пристально посмотрел на Николая.

— Филипп умер.

— Это правда.

— Откуда у вас это?

— От Магдалены Ланер.