прежде чем его нашли. Свечи отбрасывали неяркий свет на пепельно-серую кожу мертвого графа. Николай оглядел комнату, быстро направился к камину и вернулся с горстью золы. Он растер золу указательным пальцем по ладони и принялся рисовать свой диагноз на животе покойника.

— …до этого уровня доходит жидкость в правом легком, не так ли?

Он рисовал очертания органов на восковой коже.

— По логике вещей, Альдорф должен был лежать на правом боку, потому что… смотрите! В таком положении отяжелевшее легкое давит прямо на сердце. Вы это видите?

Циннлехнер кивнул. Все это действительно было очень странно.

— Здесь, внизу, находится другое уплотнение, природу которого мы не в состоянии объяснить. — Николай нарисовал контуры выпота на коже нижней части туловища покойника. То, что они увидели, заставило обоих онеметь. Какая же ужасная тяжесть давила на сердце этого несчастного! С правой стороны удушьем грозило правое легкое, а слева сердце сдавливал словно специально созданный для этого абсцесс. Не надо было иметь большого воображения, чтобы представить себе, как умирающий метался в кресле, раздираемый приступами удушья и безумной болью в сердце. Он не мог унять одну боль без того, чтобы усилить другую. Смерть подступала с обеих сторон. Не стоит удивляться тому, что этот человек решил положить конец своим страданиям. Но чем были вызваны эти страдания?

Циннлехнер заговорил первым:

— Великий Боже! Граф лежал на левом боку. Он сам себя задушил.

Даже в смерти это тело не обрело равновесия. Несколько мгновений аптекарь и врач молчали, созерцая покойного. Не оставалось никаких сомнений. Этот человек задохнулся, об этом говорил синюшный оттенок щек, языка и ногтей.

— Он принял яд, но слишком поздно, — сказал Николай. — Посмотрите на ожог. Он не вынес мучительного ожидания смерти.

Циннлехнер в ответ только покачал головой:

— Это невозможно. Ни один человек не способен задушить сам себя.

— Но это единственное объяснение, — возразил Николай. — Смотрите, он сам оставил нам документальное свидетельство того, насколько невыносимо медленно действовал яд. Боль, должно быть, стала настолько ужасной, что он приложил к голени тлеющую головню, чтобы узнать, сколько времени еще ему придется ждать.

Аптекарь недоверчиво вскинул брови.

— Но что же это была за болезнь?

В ответ Николай только пожал плечами.

— Вероятно, это была гнойная язва, абсцесс или злокачественное перерождение.

На некоторое время он задумался, потом спросил:

— Что случилось с дочерью Альдорфа? Вы говорили, что она тоже задохнулась, не так ли?

—Да.

— Вы присутствовали при ее смерти?

— Нет.

— Был ли при ней кто-нибудь?

— Только ее отец.

— А где находилась его жена?

— В то время она была уже очень тяжело больна. Я говорил вам об этом. Смерть Максимилиана погрузила мать и дочь в глубокую меланхолию. Это было ужасно. Но Альдорф никого не допускал к ним.

Николай поднялся и подошел к окну. Снегопад прекратился, ветер стих. Далеко внизу виднелись контуры заснеженных могил маленького кладбища. Николай услышал, как за его спиной Циннлехнер прикрыл саваном тело умершего. Металлический щелчок означал, что аптекарь привел в действие тайный механизм двери. Николай повернулся и вслед за Циннлехнером поспешил из спальни.

Он плохо спал и рано проснулся. В кухне ему дали миску горячего молока с овсяными хлопьями. Николая преследовали воспоминания о событиях минувшей ночи. Он съел только половину предложенного ему завтрака и отставил миску в сторону.

Ветер приятно холодил кожу. Он отыскал в конюшне свою лошадь, дал конюху крейцер и испытал большое облегчение, когда открылись ворота и он выехал на дорогу, ведущую в Нюрнберг. Однако не успела лошадь сделать и нескольких шагов, как Николай остановил ее, оглянулся, пристально всмотрелся в контур замка и спешился.

Выпавший за ночь снег припорошил вчерашние следы конских подков. Как вчера, он прошел мимо куч отбросов, которые теперь были засыпаны снегом, вошел в ту дверь, через которую он накануне вместе с девушкой попал во внутренний двор замка, и направился к задней стене.

Неподалеку Николай увидел и кладбище, куда и направился. Вход в ограду охраняли два каменных ангела. Это было все, ворота отсутствовали. Он не спеша вошел на окруженную низкой оградой территорию кладбища и скользнул взглядом по могилам. Николай насчитал семнадцать могильных камней и три деревянных креста. Он подошел к могилам, отряхнул с крестов снег, опустился на колени и прочел надписи. Агнесс. Максимилиан. Мария София. Девушке не исполнилось и двадцати лет. Юноша был на два года старше. Агнесс фон Альдорф. 1733—1780. Бог одарил ее четырьмя детьми и до времени отнял их. До времени?

Николай встал на ноги. Что он здесь делает? Какое ему дело до судеб этого семейства? Он врач. Что он потерял на этом кладбище? Он тихо произнес краткую молитву, скорее по обычаю, нежели по внутренней потребности, потом подошел к лошади. Покидая кладбище, он еще раз окинул взглядом каменных ангелов. Фигуры были выполнены с большим мастерством. У Николая даже возникло желание потрогать скульптуры. Он потянулся к ним, но цоколи, на которых стояли ангелы, оказались слишком высоки. Но при этом он обнаружил надпись, полускрытую снегом. Он сгреб снег и прочел высеченные в камне слова. Слова не составляли связного предложения. Николай обошел цоколь, но не обнаружил продолжения. Потом он нашел еще одну надпись на фундаменте другой скульптуры. Видимо, это и было продолжение надписи. Никто из посетителей кладбища не мог пройти мимо этой сентенции, не прочтя ее, удивленно подумал Николай. Он приблизился к соседнему постаменту, провел рукой по камню, чтобы счистить с него снег. Он долго стоял там в неверном свете наступавшего дня и читал: «Да не допустит небо, чтобы сердце мое верило тому, что видят мои глаза».