Боскеннер понимал, куда клонит Миланец. Он хочет выведать интересные для себя сведения, и он, Боскеннер, не может поставить ему это в вину. Разве сам он не задавал те же вопросы, не получая на них ответа? Вспоминая о встрече с нанимателем, он думал, что лучше всего было бы отказаться от сделки. Человек, с которым он разговаривал, был очень неприятен. Одет во все черное; бледное, просто белое лицо, тонкие губы. Выглядел как проклятый монах. Скорее всего из иезуитов. Они обожают всякую таинственность. Но какие хорошие деньги он пообещал.

— Это были люди, которые не желали слушать мои вопросы, — ответил он Миланцу.

Тот натянул поводья и дал коню шпоры. Боскеннер подумал, что Миланец продолжит свои расспросы, но вместо этого он пустил лошадь в галоп, обогнал Боскеннера и, развернув коня, загородил главарю дорогу. Остальные три всадника подъехали к ним.

Боскеннер удивленно посмотрел на Миланца. Но тот опередил его и заговорил первый.

— Я поворачиваю назад, — просто и без затей сказал он. — Ты можешь делать все, что тебе угодно, но мне все это очень не нравится.

Повисло ледяное молчание. Мысленно Боскеннер разразился проклятиями, но сдержался и ничем не выдал своих чувств. Остальные трое пока сомневались. Неужели они позволят такому прибыльному дельцу ускользнуть из рук? Боскеннер заговорил без обиняков:

— Никто никого насильно не держит. Все можно будет сделать и вчетвером, это только увеличит долю каждого. Если откажутся двое из вас, то дело лопнет, но можете быть уверены, что я к вам больше не обращусь. Итак, что будем делать?

— Почему ты не говоришь, чего ты от меня хочешь? — снова спросил Миланец. — Одно краткое объяснение, и все в порядке. У меня всегда бывает плохое предчувствие, когда я не знаю, что буду делать.

Боскеннер по очереди посмотрел на своих спутников.

— Мы нападем на эту карету и сожжем ее, — сказал он после короткой паузы. Они должны это сделать, так хочет заказчик, таковы условия договора. Если же у них есть сомнения, то с этим ничего не поделаешь.

Четверо спутников озадаченно смотрели на Боскеннера.

— Сжечь? Как это — сжечь?

— Этого я не знаю. Путников нельзя ни бить, ни грабить. Двое возьмут на себя почтальона и кучера, а двое займутся пассажирами. Мы выгоняем всех из экипажа, выпрягаем лошадей и поджигаем карету. Вот и все. Заплатят нам за это по-королевски.

Боскеннер ясно видел, что происходит в головах людей. Миланец долго и пристально смотрел ему в глаза. Потом он заговорил, но был очень краток.

— Это сумасшествие, — сказал он, развернул коня и поскакал прочь.

Остальные неуверенно посмотрели ему вслед, но не тронулись с места.

— Это увеличивает вашу долю, — сказал Боскеннер. — Ну, в чем дело? Вы хотите задавать вопросы или получать деньги?

Первым обрел дар речи Зеллинг.

— Господин Циннлехнер, мы можем войти?

Вместо ответа аптекарь сделал еще два шага и остановился.

— Запах становится слабее, — сказал он. — Я к нему привык. Но вы тоже можете войти. Подождите, я только открою окно…

— Нет! — воскликнул Зеллинг. — Что будет, если вы упадете в обморок?

— Глупости. Это всего-навсего сера. От ее запаха аптекари не падают в обморок.

Остальные подошли ближе к двери и принялись смотреть, как Циннлехнер, подняв лампу, медленно входит в библиотеку. Свет лампы падал на расположенные справа и слева книжные полки, которые, достигая потолка, превращали вход в некое подобие галереи. Сделав несколько шагов, аптекарь вошел в большую прихожую, откуда в соседнюю комнату вела закрытая двустворчатая дверь. Но прежде чем Николай успел рассмотреть детали, Циннлехнер отошел влево. Свет лампы упал на огромный пейзаж, украшавший левую стену.

Раздался громкий стук, и потянуло свежим воздухом. Запах серы тотчас стал значительно слабее.

— Вы останетесь здесь, — приказал Зеллинг каретнику, который тем временем собрался с духом, отошел от окна и теперь во все глаза рассматривал книжные полки.

— Я не хочу видеть здесь посторонних, — жестко произнес камергер. — Немедленно прогоняйте любого, кто сюда зайдет. Если вдруг появится господин Калькбреннер, то позовите меня.

Николай, уже вошедший в библиотеку, принялся безмолвно созерцать бесконечные ряды книг на полках. Такой роскоши ему не приходилось видеть ни разу в жизни. Без сомнения, те средства, которых не хватало на содержание замка, уходили сюда. И это была всего лишь прихожая! Однако у Николая не было сейчас времени на подробное знакомство с содержимым полок. Циннлехнер уже стоял у двери, ведущей в соседнюю комнату, и ждал распоряжения Зеллинга, чтобы отворить ее. Камергер прошел мимо Николая, приблизился к двери, дважды постучал и громко позвал своего господина. Ответа не последовало.

— Ваше сиятельство, — снова крикнул он, — прошу вас, позвольте нам войти или дайте знать, что у вас все хорошо.

Но, как и прежде, из соседней комнаты не донеслось ни единого звука. Зеллинг надавил на щеколду, и дверь распахнулась.

На незваных гостей хлынула новая волна тухлого запаха, но сильный поток свежего воздуха быстро его ослабил. Снова впереди всех пошел Циннлехнер. Николай вошел в комнату последний. От того, что он увидел, захватило дух. Господи, что же здесь происходит?

Он даже не понимал, куда смотреть. На Циннлехнера, целеустремленно бросившегося к окну, чтобы распахнуть его, или на Зеллинга, поспешившего к камину, возле которого в кресле виднелась фигура человека, скорчившегося в странной позе, или на многочисленные столы и тележки, уставленные склянками, колбами, ступками, горелками и разнообразнейшими инструментами. Хотя ему стоило большого труда вообще что-либо рассмотреть, было ясно, что в каждом углу находится какая-нибудь редкость — витрина с интересными вещами, чучело зверя или еще какой-нибудь раритет. Лампы освещали лишь малую часть помещения — малую, но самую страшную.

Циннлехнер нашел новые свечи, начал зажигать и расставлять их по столам. От камина раздался голос Зеллинга:

— Боже милостивый! Лиценциат Решлауб, подойдите и посмотрите на это!

Николай начал осторожно протискиваться к камину мимо столов и полок, хранивших столько тайн, что ему стоило большого труда не смотреть на них. Наконец он остановился рядом с Зеллингом.

Да, скорчившийся перед камином человек был граф Альдорф. Он буквально утонул в глубоком кресле, тело его наполовину сползло с подушки. Поза, в которой графа застала смерть, была весьма странной. Грудь и живот были зажаты между спинкой и подлокотниками кресла. Голова опущена на грудь, подбородок плотно прижат к правой ключице. Николай склонился над мертвецом. Вид покойника заставил его содрогнуться. Какой ужас застыл в чертах лица умершего! Глаза мертвеца, как и его рот, были открыты. Николай в двух местах надавил на восковую кожу обнаженной руки и внимательно рассмотрел образовавшиеся при этом пятна. Он выпрямился, посмотрел на Зеллинга и сказал:

— Вы явились слишком поздно. Ни один врач не сможет здесь ничего сделать.

Камергер мрачно посмотрел на Рёшлауба.

— Он везде жег серу, — подал голос Циннлехнер с противоположного конца зала. — Всюду стоят ступки с серой.

— Вы просто не видите рану, — прошептал Зеллинг.

Он поднял лампу, Николай увидел обнаженные ноги мертвеца и принялся внимательно рассматривать рану на правой икре. Рана была размером с ладонь. Врач наклонился ниже, чтобы лучше видеть.

— Это ожог, — удивленно сказал он.

Зеллинг промолчал. Николай огляделся. Взгляд его упал на головню, лежавшую на полу недалеко от камина. Внезапно Николай выпрямился и начал что-то искать в комнате.

— Что случилось, что вы нашли? — взволнованно спросил Зеллинг.