все данные. Орудие будет в надежных руках. Но сначала посмотрим, как пройдет комсомольское собрание.

— Согласен! Скажите мне, товарищ Брауэр, что случилось в первом расчете?

— История глупая. Унтер-офицер Хаук уже докладывал мне об этом. У Дальке был день рождения, а товарищи как-то забыли о нем. Дальке на них обиделся — ну и напился. Мы его отругаем, конечно. Но решили отметить его день рождения сегодня. Я тоже буду с солдатами.

В субботу солдаты поехали в Картов, чтобы помочь кооперативу. Вернер работал рядом с Гердой. Вечером они не спеша пошли в село. По дороге разговорились.

Герда хотела начать разговор об учебе, но Вернер остановил ее словами:

— Не надо об этом, дорогая, в письме я все тебе написал. Я тебя понимаю. — И он нежно обнял девушку.

Когда они проходили мимо кузницы Грунделова, Вернер заметил, что в ней горит огонь.

— Интересно, что он там сейчас делает? — спросил Вернер.

Словно в ответ на его вопрос, из кузницы донеслись удары молота. Герда, взяв Вернера за руку, потащила его к двери.

— А я думал, что мы погуляем…

— Потом. Сначала посмотрим, чем он занимается.

Вернер медленно пошел за девушкой.

Кузнец, занятый своим делом, не сразу заметил их, а когда увидел, то вместо приветствия улыбнулся и лукаво подмигнул.

— Что это ты мастеришь? — поинтересовался Вернер.

— Любопытно?

— Конечно.

— Навозопогрузчик.

— Для кого?

— Это мой вступительный взнос, — засмеялся кузнец.

— Взнос? Куда?!

— Куда при вступлении что-то вносят? — усмехнулся кузнец.

— Неужели ты вступаешь в сельхозкооператив?

— Боже, что я слышу! — Герда подбежала к кузнецу и обрадованно затрясла ему руку. — Наконец-то, Гельмут, я всегда знала, что ты так поступишь! Я очень, очень рада.

Вернер быстро стащил с себя гимнастерку.

— Ты что? — удивилась Герда. — А я думала, что мы с тобой погуляем.

— В другой раз, Герда. Сейчас я помогу ему, а ты принеси нам чего-нибудь попить.

Герда вышла из кузницы, а Вернер схватился за молот.

— А что ты думаешь делать?

— Работать в МТС. Я давно подумывал, а вот случай с Раймерсом окончательно убедил меня.

В понедельник вечером на батарее состоялось комсомольское собрание. Открыл его Штелинг.

— На повестке у нас два вопроса: ЧП с Бауманом и Дальке. Детали дела всем вам хорошо известны. Сейчас нас не интересуют причины их проступков, наша задача заключается в правильной оценке ЧП, кроме того, мы должны помочь товарищам встать на правильный путь. Оба товарища — члены нашей молодежной организации, и нам далеко не все равно, как они себя будут вести дальше. — Штелинг сделал небольшую паузу, а затем продолжал: — Прошу высказывать свое мнение. — И сел рядом с унтер-лейтенантом Брауэром.

Все зашевелились на своих местах, опустили глаза, стараясь не смотреть на председателя. Выступать первым никто не хотел.

Тогда слова попросил Бауман:

— Находясь на гауптвахте, я многое передумал, полностью осознал свою вину. Я виноват в том, что, не выполнив приказа командира взвода, переложил исполнение своих обязанностей на Эрдмана. В происшедшем на стрельбище виноват я, только я. Сейчас я прекрасно понимаю, к чему могла привести моя небрежность. В будущем подобного никогда не случится, Отныне служба у меня на первом месте, а удовольствия и отдых — на втором. — Бауман сел на свое место и посмотрел на солдат: какое впечатление произвела его речь. В задних рядах раздалось хихиканье.

Штелинг о чем-то перешептывался с унтер-лейтенантом Брауэром.

Встал обер-лейтенант Кастерих:

— Сказанное унтер-офицером Бауманом меня лично не удовлетворяет, Так просто и быстро мы не можем решить его дело. Пренебречь службой ради удовольствия! Разве так можно?! И вы еще сидите и молчите, боитесь высказать открыто свое мнение.

Солдаты, сидевшие в зале, зашумели.

С шумом отодвинув стул, встал Лахман.

— Товарищи, командир батареи прав. После ареста Баумана меня назначили командиром его расчета. И солдаты кое-что мне рассказали. Оказалось, что Бауман часто не проводил занятий, втирал очки…

— А исправиться он и раньше не раз обещал! — выкрикнул Хаук с места.

Штелинг постучал карандашом по столу, призывая соблюдать порядок.

— Это верно, обещания мы от него и раньше слышали, — продолжал свое выступление Лахман. — И сейчас он это делает под тяжестью проступка, совершенного на стрельбище. А кто может гарантировать, что он и дальше не будет так же работать?

Следующим выступал Гертель.

— Я, например, не понимаю, почему здесь никто не выступает из второго расчета? Они все в какой-то степени виноваты в случившемся. Все без исключения! Им, видимо, нравилось, что командир орудия дает им волю. Пусть они теперь и отвечают.

Страсти разгорались.

Бауман еще раз попросил слова.

— Товарищи! — поднялся он. — Что я еще могу вам сказать? Вы, разумеется, правы. Я еще раз заверяю вас, что подобного больше не допущу. Это я вам честно говорю.

— Ну что ж! — произнес унтер-офицер Герман. — Давайте попробуем снова поверить ему. Мы обычно посмеиваемся над любовными похождениями Баумана и над его рассказами, посмеиваемся, но слушаем, вместо того чтобы высказать свое несогласие к его отношению к девушкам. Критиковали его сегодня правильно, но, как мне кажется, ему нужно дать еще одну, последнюю, возможность исправить свои ошибки.

Больше желающих высказать свое мнение относительно поступка Баумана не оказалось, и Штелинг перешел ко второму пункту повестки дня:

— А теперь давайте обсудим поведение ефрейтора Дальке.

Дальке вскочил:

— Мы в расчете еще на стрельбище все обсудили и пришли к единому мнению. Товарищи ругали меня, и ругали за дело. Я, конечно, виноват сам по себе, а тут меня еще унтер-офицер Бауман подтолкнул. Он всегда…

— Оставь в покое Баумана и рассказывай о себе! — прервал его Эрдман.

Дальке усмехнулся и продолжал:

— Наберитесь терпения, я сейчас обо всем расскажу по порядку. Бауман не раз старался восстановить меня против Хаука, говорил мне, что я хороший наводчик и давно мог бы стать командиром орудия. Он говорил, что Хаук… как бы это сказать полегче, карьерист. — Дальке покраснел и метнул в сторону Баумана сердитый взгляд. — Он мне еще и не такое говорил! А в день рождения, когда я чуть-чуть выпил, он напоил меня до потери сознания и бросил в лесу. Ну скажите, разве так товарищи поступают?

Стало тихо. Взгляды присутствующих скрестились на Баумане, но тот молчал.

— Вам задан вопрос, товарищ Бауман! — обратился к унтер-офицеру Штелинг.

Бауман встал и неохотно, с трудом подбирая слова, заговорил:

— Я, видите ли, думал… что Дальке хочет еще выпить…

— Какая чушь! — выкрикнул с места Пауль. Поднялся командир взвода.

— Товарищи, как мы видим, половина вины ефрейтора Дальке лежит на унтер-офицере Баумане. Я вот никак не могу понять, как унтер-офицер может себя вести подобным образом! Теперь я вижу, что вы хотели подвести не самого Дальке, а расчет первого орудия. Вот чего вы добивались! Считаю, что свое отношение к Бауману мы должны пересмотреть.

Бауман вытер рукой пот со лба и сказал:

— Я же дал слово, чего же вам еще надо!

— Не пойму я чего-то! — выкрикнул из зала Эрдман. — Мы тут все говорим о Баумане да о Баумане, а почему никто не скажет, каким образом орудие унтер-офицера Хаука оказалось в яме?

— Подожди, и до этого дойдем! — заметил Лахман. — Я вот как раз и хочу об этом сказать. Мы с ребятами много думали о том, как такое могло произойти. Местность сильно пересеченная, может, поэтому яму мы не заметили. Но ведь место под ОП выбирал все тот же Бауман. Если бы он смотрел повнимательнее, этого не произошло бы. Стоило ему пройти чуть левее, и он нашел бы хорошее место для ОП. Ну что ж, для нас лично это явилось хорошим уроком. Теперь мы будем внимательнее относиться к выбору огневой позиции.

— Унтер-офицер Бауман тут не виноват: я лично видел, как тщательно он выбирал место для орудия, — сказал кто-то из солдат.

— Однако яму-то он все-таки не заметил!

— Кто знает, а может, и заметил, но не сказал, — перебил Шрайера Гертель.

— Товарищи, вот тут говорили о том, что Бауман внимательно выбирал место, а факт остается фактом: орудие опрокинулось в яму. Так как же это следует понимать? Объясните нам, Бауман! — потребовал унтер-лейтенант Брауэр.