преподавательницы. Она тупо кивнула, пытаясь сосредоточиться на предмете, на который указывала миссис Ховард.

– Я ее не заметила. – Она осторожно взяла журнал и недоверчиво уставилась на глянцевые картинки, миссис Ховард похлопала ее по плечу и выпрямилась.

– Ну теперь-то вы ее видите, так что вырезайте, хорошо?

Сьюзан снова кивнула и защелкала тупыми детскими ножницами, которыми не могла себя зарезать, задумавшись над сложной задачей.

Она посмотрела на Ронду, перед которой, видимо, лежал отличный коллаж. Мирового класса, совершенный, меняющий жизнь и новаторский, в то время как Сьюзан боролась с идеей «лодки». Нет. Не «лодки». Другого мира. Это не… а, на хрен это.

Но Ронда была героиней Сьюзан. Непокорная Ронда, которая позвонила своему психиатру и будничным тоном сказала, что собирается убить себя, словно мимоходом сообщала, где ее искать, если ему вдруг понадобится машина. Но врач Ронды не слишком радостно воспринял весть о ее грядущем местопребывании.

– Вы обещали, что предупредите меня, если надумаете покончить с собой, – сказал он, выбранив ее за забывчивость.

– А я вас и предупредила, – парировала Ронда, бросила трубку и выстрелила себе в голову. У Ронды были темные короткие волосы и темные глаза. Из-за полноты было сложно понять, сколько ей лет. У нее была внешность борца-любителя, толстые руки и ноги и мощная аура, усиленная недавней попыткой самоубийства, оставившей солидный шрам поперек лба, который вызвал бы вспышку интереса на вечеринке среди нормальных людей, но здесь никто о нем даже не спрашивал. У Ронды была бледная кожа и пять черных родинок под глазами – три под левым и две под правым, широкое лицо с плоским носом, разъехавшимся в стороны, и короткие волосы, торчащие над проколотыми ушами.

Ронда потерпела неудачу в самоубийстве, но зато теперь преуспела в создании коллажей. Сьюзан печально посмотрела на свою работу, завидуя дерзкому дарованию Ронды. Может, будь она более склонна к суициду, у нее обнаружился бы талант к изготовлению коллажей. Дерьмо.

Ронда заметила, что Сьюзан с тоской смотрит на свое творение, и заговорщицки наклонилась к ней.

– Эй, не расстраивайся ты так из-за этого дерьма. Это всего лишь мудацкий коллаж в психбольнице, я тебя умоляю! Они, поди, накачали тебя лекарствами так, что ты едва можешь держать зубную щетку. На хрен это дерьмо. Не парься.

Она с грозным видом направилась к двери важно неся тяжелое тело, пугая врачей и медсестер.

Сьюзан с жадностью слушала Ронду, которая убеждала ее, что не нужно обращать внимание на это дерьмо. Возможно, ее талант в прикладном искусстве не столь уж важен по сравнению с неспособностью быть посредником в сделке между расстройством и лекарствами, которые ей дали, чтобы приручить его. Она не должна, не могла быть прежней, так какой же смысл ломать и без того исковерканную жизнь? Какой смысл так жестоко обходиться с собой? Она поступала так не потому, что в этом есть какой-то смысл, и не потому, что считала это удачной идеей. Она никогда не понимала, почему так сурово обходится с собой – и если не знала этого даже тогда, то сейчас тем более не могла ни черта понять. На хрен все это. Лучше забыть об этом на какое-то время. Пусть все пройдет. Это дерьмо можно обдумать, когда настанут лучшие времена. Она надеялась, что у нее еще будут лучшие времена, что она не истратила последний купон на светлое будущее.

Она не знала, сколько времени это продолжалось. По земному времени, наверное, прошло около недели, но в мире сновидений выяснить это невозможно. Сьюзан сдали на хранение в неспешное, безвременное место, где нет часов и дней. Она принимала лекарства, которые ей давали, ела еду, поставленную перед ней, и даже иногда спала. И это продолжалось до тех пор, пока однажды она не обнаружила, что сидит в атриуме на белой мебели, греясь на солнце. Прикрыв глаза руками и прищурившись, она смотрела в голубое небо и в тот день почувствовала прикосновение разума. Нечто теплое. И, глядя по сторонам, она постепенно начала понимать, где она есть, а где ее нет. Посмотрев вниз, на свои тапочки, она растянула рот в улыбке и коротко рассмеялась.

– Что смешного? – спросила Ронда, ее приятельница-соседка. Она лежала рядом на пластиковом шезлонге, греясь на солнце, которое пробивалось сквозь открытую крышу над их головами.

– Ну, например… я в психушке, – с некоторым удивлением заявила Сьюзан.

Ронда рассмеялась глубоким гортанным смехом, сцепив руки за темной головой и повернув лицо к целительному солнцу.

– До тебя это только сейчас дошло? – Она глубоко затянулась сигаретой. – А ты думала, где находишься? В «Беверли-Центре»?

Дотянувшись до пачки, которую протянула ей Ронда, Сьюзан взяла сигарету и медленно засунула ее в рот. Затем припомнила кое-что.

– А у тебя есть…

– Она на стене, – сказала Ронда, показывая на нечто вроде электрической розетки. – Поднимаешь эту штуку, прижимаешь к ней сигарету и прикуриваешь.

Сьюзан поднялась и неторопливо направилась к странной штуковине.

– Зачем…

– Чтобы мы не сожгли себя. Полагаю, ты заметила, что зеркало над раковиной в ванной не стеклянное, а из дерьмового алюминия. Чтобы не вводить в искушение любителей порезаться. Хотя это просто смешно, лампочки-то электрические они не могут никуда убрать, так что если ты действительно хочешь себя изувечить… – Ронда пожала плечами и махнула рукой. – Они здесь полные идиоты, это просто невероятно. – Она сделала последнюю затяжку и бросила окурок на землю.

– А ты это делала? – Сьюзан прикурила сигарету и медленно села на свое место.

– Только чтобы их позлить. Эту задницу Хелен, например. Вообще-то я предпочла бы порезать ее, но не всегда удается получить, что хочешь. Поэтому лучшее, что можно сделать, – устроить бардак в ее драгоценном отделении. Это одно из моих хобби. Когда становится слишком тошно или скучно…

Она пожала плечами и снова замолчала. Они сидели в тишине. Сьюзан задумчиво курила. Ронда некоторое время пристально смотрела на нее.

– Ты стала какая-то рассеянная.

Сьюзан задумчиво кивнула, уставившись на стеклянную дверь. К ним направлялся Норман, шаркая унылыми ногами. На его помятой пижаме осталось всего две пуговицы, возможно, остальные сгорели.

– Можно стрельнуть сигарету?

– Отвали, Норман, – грубо ответила Ронда. – Я тебе сегодня уже три штуки дала, хватит меня разорять.

Он выглядел встревоженным.

– Моя дочь отправила посылку…

– Да-да, я знаю. В конце недели. Так ты говорил и на прошлой неделе, и на позапрошлой, хватит с меня этого дерьма. Иди попрошайничай у других. Мой лимит ты уже исчерпал. Кыш отсюда, дедуля. Проваливай.

Норман стоял и тоскливо смотрел, как Сьюзан затягивается, его большие печальные глаза следили за каждым ее движением.

– Дай ему одну, а? А то он так и будет тут стоять и смотреть на нас.

Ронда вздохнула, раздраженно покачав головой.

– Ни за что. Он всегда так делает, разве ты не понимаешь? Он будет пытать тебя до тех пор, пока у тебя не кончится терпение и ты не дашь ему сигарету, только чтобы отделаться от него.

Ронда сурово посмотрела на Нормана, который жалко съежился под ее взглядом, но не тронулся с места. Она поджала губы и со вздохом протянула ему сигарету. Норман схватил свое сокровище и бросился к стене, чтобы прикурить, глубоко затянулся и выдохнул дым, сильно закашлявшись.

– Почему он здесь? – прошептала Сьюзан.

Ронда фыркнула.