потому что у нее такие же смешные трехшарнирные бедра, как у Сьюзан, но заговорила рано, унаследовав ее трехшарнирную манеру болтать. Или это был другой ребенок? Или, может, это была она сама? Ей не хотелось думать об этом. Она взяла отпуск у той жизни. Сейчас она не мать. Она позволила этим мыслям ускользнуть, прежде чем они успели выбрать товар.
Как бы то ни было, это не главное. Не может такого быть, так ведь? Она была всем для всех. Она была ничем ни для кого. Она была незавершенным творением, а это требовало совсем немного усилий. Она не могла быть кем-то для других людей, ей нужна свобода, чтобы стать тем, кем она собиралась: живым переменчивым созданием, способным погрузиться в музыку, скользнуть по струнам и оседлать их, держась за металлический звук так, будто стала частью его, подгоняя мощеный, горячий рок-н-ролльный бег.
Она избрана, уже не личность, но гражданин, где бы она ни была, к чему бы ни прикоснулась, кто бы ни попал в поле ее зрения. «Что это? Можно взять немного?» Брать еще, еще, еще все и вся, было для нее лакомством. «А теперь что?» – противоположность «сейчас». Движение только вперед и вверх. «Посмотри на это!» Будем здесь и там, чтобы «скоро» стало новым «сейчас» (и быстро).
Так что поездка до Тихуаны вышла приятной по многим причинам, первая и главная, возможно, была связана с приемом трех таблеток оксиконтина. Насколько она поняла, если принять их как предписано, то они на целый день снимают сильную боль. Но если их измельчить и вдохнуть через долларовую купюру, то по непонятным причинам ловишь кайф, это походило на морфий, простой и чистый. Как и от него, возникало ощущение блаженства, состояние, которое усиливало удовольствие от любой поездки или от чего угодно. Разумеется, она читала репортажи о том, как целые города подсаживаются на него, и знала, что его называют оксисмертин из-за тех, для кого употребление закончилось трагически. Но то были другие люди, беспечные, ведомые иной звездой, живущие по другим правилам, обреченные на печальную участь. И в любом случае подобная информация быстро терялась в пространстве головы Сьюзан, поскольку ее разум был переполнен более легкомысленными и приятными вещами.
Вторая причина, почему поездка получилась приятной, заключалась в отсутствии других машин на дороге. Ведь не так уж много людей путешествует в два часа ночи, так что их путь был почти чистым до самой границы. Тони вел фургон по серому, извивающемуся шоссе, увозящему их все дальше и дальше вниз по реке, к шумному убежищу, где должно быть спрятано сокровище – Оксиконтин. То самое неодолимо влекущее сокровище за которым едут Тони и Сьюзан.
Радио громко играло попурри из любимых групп Тони: «Грейтфул Дэд», «Аэросмит» и «Баттхол Серфере». Сьюзан высунула голову в окно, закрыла глаза и положила босую ногу на колени Тони, отстукивая ритм песен, в то время как ее другая нога лежала на правой руке Тони. Она чувствовала себя так, точно ее жизнь наконец-то обрела цель и смысл. Тони вел машину и курил одну сигарету за другой, а Сьюзан вдыхала океанский бриз, между новенькими пляжными домиками в стороне от шоссе иногда можно было различить волны.
Она говорила почти всю дорогу, пока они выезжали из Лос-Анджелеса на восток через Помону, и продолжала, когда свернули к югу от Лонг-Бич, Вестминстера, Ирвина и Сан-Хуан-Капистрано. Тони молча курил, его глаза с тяжелыми веками были прикованы к дороге.
– Дело в том, что коллаген это ненадолго, ты знаешь? То есть это здорово, но очень дорого. Представляешь, в один прекрасный день до меня дошло, что я плачу аренду за свое лицо. Ну, может, тогда мне бы стоило его купить, верно? Если сложить все эти выплаты, тогда получится, что я потратила больше денег, чем ушло бы на подтяжку лица, понимаешь? Но ведь подтяжки делают только старухи, верно? Или мой полоумный отец. Он делал себе подтяжки. Ты можешь в это поверить? Он их столько сделал, что стал похож на китайца. Впрочем, это даже удобно, ведь ему нравится встречаться с азиатками. Встречаться или жениться, по-разному бывает. И сплошь классные женщины ему попадаются, вот ведь как. Я не шучу, он в самом деле сделал столько подтяжек, что лишился бачков, они попросту съехали на затылок. Серьезно, он стал будто полированный, понимаешь, словно после того, как почистил зубы, заодно и отутюжил лицо, хотя от моего отца всякого можно ожидать. Знаешь, что он сделал, когда я последний раз его видела? Ну, он уже давным-давно не слишком хорошо слышит. Когда говоришь с ним, то всякий раз возникает ощущение, что ты общаешься по связи корабль – берег, и связь при этом не слишком хорошая, он всю дорогу повторяет: «Да? Сьюзан? Что?» В итоге ему поставили диагноз: глухота, нужен слуховой аппарат. Знаешь, есть такие жутко дорогие, крохотные, которые вставляются в уши? Ну, не важно. Так вот, как-то раз он снял эти штуки на ночь и положил в коробочку для пилюль рядом с кроватью, чтобы потом не искать, куда он их засунул. А разные таблетки он поедает горстями, так что утром, опля, ну ты понял. Он их съел. Бульк, и восьми тысяч долларов как не бывало. Да на эти деньги можно купить полтора механических аппарата или заплатить за четыре месяца аренды лица. Так или иначе, последний раз мы видели его, я и Хани, как раз на следующий день после этого случая. Когда он рассказал нам, что случилось, мы принялись кричать ему в желудок и в задницу, но он нас не слышал. Впрочем, как обычно. Хани это ужасно понравилось. Она едва ли понимает, кто он такой, потому что дедушка из него никудышный. Рассеянный, в плохом смысле. Ну, знаешь – его никогда не дозовешься. Он и отцом был таким же. Вот почему я всегда хотела чтобы у Хани был хороший отец и, ну, понимаешь… настоящие отношения с ним. Потому что у меня такого никогда не было, а мне ужасно не хватало. То есть я притворялась, что мне все равно но на самом деле так и было. Он неплохой человек, решила я. Просто у него эмоциональное расстройство внимания, то есть, когда ты с ним, он без ума от тебя, ты для него самый лучший человек на всем белом свете, и ты веришь ему, потому что он сам в этом уверен. Но стоит ему отойти на минутку в сторону и засмотреться на понравившийся пиджак – БУМ! Ты для него уже даже не воспоминание. Ты просто стерта из памяти. Тебя никогда не существовало. В общем, у Хани все по-другому, у нее прекрасные отношения с Лиландом, так моего бывшего зовут. Он стал геем, я тебе уже говорила об этом, верно?
Внезапное молчание Сьюзан заставило Тони вздрогнуть. Она его о чем-то спросила или ее бесконечная болтовня наконец-то иссякла? Он посмотрел на нее, округлив затуманенные химией глаза, и выдавил, моргая:
– А?
Сьюзан рассмеялась, высунувшись в окно:
– Ты меня не слушаешь, верно, глыба? Глыба?
Тони не успел стряхнуть пепел в окно, и искра попала ему на ногу.
– Дерьмо, – пробормотал он, раздраженно стряхивая грязь, а затем вышвырнув то, что осталось от сигареты, на дорогу. – Черт, я слушаю. Я просто пропустил вопрос, потому что загляделся на уродскую нефтяную перегонку вон там. – Он показал на побережье. Сьюзан всмотрелась в темноту и увидела похожее на фабрику сооружение, два здания рядом, увенчанные цилиндрическими башнями.
– Похоже на сиськи, – произнесла Сьюзан, затем увидела знак на склоне. – Смотри-ка! Да это же атомная электростанция Сан-Онофре. Я ее называю «Атомные Соски У Моря». Это, должно быть, груди Матери-Земли – ее изобильные груди, наполненные смертоносным, раскаленным молоком, которым она вскармливает порочную нацию.
Поскольку возразить ему было нечего. Тони серьезно кивнул, прикурил очередную сигарету от зажигалки «Зиппо» и с щелчком закрыл ее.
– Бля, это и в самом деле похоже на сиськи. – Он глубоко затянулся и снова принялся тискать ногу Сьюзан, высказав все свои соображения на данный момент.
– Так о чем я говорила? – спохватилась она. – Ах да, об отцах. У Хани прекрасный отец, но голубой, а у меня натурал и совсем никудышный. Я тебе рассказывала, как позвонила ему, когда была под кислотой? Да когда бы я могла тебе рассказать? В прошлом году, когда мы не были знакомы, или в позапрошлом? Ну, тем не менее сперва я позвонила отчиму, с которым не разговаривала эдак четыре тысячи лет – никогда не догадаешься, почему – главным образом потому, что он украл деньги у моей матери и трахал шлюх, уверяя нас, что это маникюрши, их приводил в дом его парикмахер. Разумеется, они были маникюршами, если кутикула – это еще одно название для члена. Мой брат Тимоти пытался заснять моего отчима Сиднея в действии, установив камеру под юбкой у куклы в его комнате – будем надеяться, не для того, чтобы тоже сделать маникюр. Но речь не о Сиднее, я упомянула отчима только потому, что ему я позвонила первому. Я была под кислотой и сказала, что сожалею, что не разговаривала с ним, потому что мне-то он на самом деле не сделал ничего плохого. Это правда, между прочим, но, возможно, лишь потому, что он был слишком занят моей матерью. Но я даже рада, что позвонила ему, ведь вскоре после этого он умер, совершенно
