Но было слишком поздно.
Она знала: однажды сбежав, он уже не вернется. Уход дался ему нелегко, ведь ему пришлось покинуть своего единственного ребенка, свою самую большую радость.
Нет, он ушел и не собирается возвращаться, он оставил ее с этой огромной любовью, которая становилась все больше и больше, словно зоб, растущий от унижения, отверженности и отчаяния.
Она просто должна пережить этот худший из вариантов человеческого бытия, подождать, пока не затянутся раны самобичевания и одиночества. После ухода Лиланда, мать Сьюзан, Дорис, была очень заботлива. Она взбила подушки и приготовила дочери бутерброды.
– Ты вся в меня, дорогая. Мы не способны удержать мужчин, – прозаично сказала Дорис, присев на краешек кровати и убирая волосы с нахмуренного лба дочери. Дорис Манн была киноиконой пятидесятых, три распавшихся брака принесли ей публичное унижение, банкротство и еще раз банкротство. – Лучше думай об этом так: в нашей семье перебывали все типы мужчин. Конокрады, алкоголики, люди-оркестры и певцы, но это наш первый гомосексуалист!
Произнося эту торжественную речь, она поднимала брови, кривила губы в фирменной усмешке и бурно жестикулировала.
По крайней мере, эта ситуация пошла на пользу фигуре Сьюзан. «Диета Исчезнувшего Папочки». Помните, какой толстой она стала, когда вынашивала Хани? И как потом она не могла похудеть, что бы ни делала? Слои жира цеплялись за нее, словно перепутанные жильцы в темном доме с привидениями.
Наверное, после ухода Лиланда по нему скучали и около двадцати фунтов ее веса, потому что и они потихоньку ушли от нее. Может, тоже бросили ее ради мужчины. И теперь где-то бродит внезапно растолстевший парень с преданно прильнувшим к нему ее бывшим жиром. Тем летом Сьюзан стала будто тефлоновой. Все отваливалось и отскакивало от нее, и она чувствовала себя все более одинокой. Вещи терялись в доме – и не только то, что постоянно теряется, вроде стаканов, ручек и фотоаппаратов. Пропадали книги, плейер и, наконец, собака. Ее так и не нашли. Бум! – и в один прекрасный день она исчезла.
Она что-то не то сказала? А может, все дело в неудачной прическе или макияже? Почему она превратилась в тупик, из которого оказалось так легко сбежать? И как приятелю Лиланда, Нику, удалось стать человеком, который заполучил этого прекрасного мужчину, сбежавшего от нее?
Хани исполнилось четыре, пять, затем шесть. А Сьюзан жевала и пережевывала, снова и снова обдумывала случившееся. Будто могла что-то исправить.
Друзья перестали обращать на нее внимание.
– Жалостью к себе ты уничтожила все очарование и романтику, чушь все это, я тебе говорю, – заявила как-то Люси, лучшая подруга Сьюзан.
– Да отвали ты на хрен, – уныло ответила та, не отрывая взгляда от экрана телевизора, стоявшего в ногах кровати.
– Покажи мне этот хрен, и я на него отвалю, – ответила Люси.
Люси была не единственной, кому надоело выслушивать нытье Сьюзан, просто она не стала молчать. Всем хотелось вернуть жизнерадостную, беспроблемную версию своей подруги. И в конце концов прежняя Сьюзан вернулась, действительно вернулась.
Разумеется, для этого нужно было найти кого-то или что-то, способное отвлечь ее. Какое-то Занятие. Кого-то или что-то, что направило бы ее к новой цели: задания, аккуратно приколотые к доске для объявлений. Планы. Выполнить одно поручение и переключиться на следующее. Мчаться, точно ветер, к чему-то новому. Поворотные пункты, мосты, которые нужно пересечь, этапы, которые нужно пройти. Разумеется, попадались и драконы, которых нужно было убить, и новые вопросы, которые следовало решить, и так далее, до тех пор, пока она не убежит от прошлого и найдет выход из тупика.
И снова униженные и оскорбленные
– Контракт на три фильма за ваши мысли. – Вот что сказал ей Лиланд, когда они познакомились на одной из бестолковых голливудских тусовок, куда затащила ее Люси.
Она обернулась и посмотрела на него:
– Не слишком ли высока цена? Обычно дают не больше цента.
Он пожал плечами:
– Сочетание инфляции, моей должностной инструкции и, как я могу предположить, широты вашего мышления.
Вот как она узнала, что он директор студии. Иногда она мечтала о такой работе. Работе, которая удерживала бы ее между жестким графиком и обязанностями, как давно забытый друг. Офис, выстроенный для того, чтобы оберегать ее от нее самой, позволяющий ей быть той, кем она хотела и кем могла бы стать при соответствующих условиях. Четыре стены – «Оставайся на своем месте», работа определена, как школьная одежда на завтра. Никаких домыслов, все четко, как в армии, правила, высеченные на скрижалях. Ты знаешь, куда идти, как действовать и кем быть. Она научилась бы пить кофе и ждать перерывов, ходить на корпоративные вечеринки, жаловаться на загруженность и ксерокопировать свою задницу. Она могла бы стать одним из тех тружеников, чья жизнь вертится вокруг работы.
Но вместо этого она всю жизнь выполняла так называемую «гламурную» работу. Она безвольно присоединилась к семейному бизнесу, став частью легендарного культа. Еще ребенком она приходила к матери на съемочную площадку и, стоя рядом с няней и младшим братом Томасом, круглыми глазами смотрела, как Дорис танцует, поет или мечется по площадке, облаченная в парики и роскошную одежду, кричит на красивого мужчину, а странные люди под названием «группа» все как один следят за каждым жестом ее красивой матери. Сьюзан все это казалось игрой – пение, состаривающий грим, прыгающие с высоты каскадеры, городишки Дикого Запада, силуэты Нью-Йорка, и ее ухоженная мать, падающая лицом в грязь. Кто-то кричит «Снято!», и все начинают глупо смеяться, а затем все начинается снова. И всеобщее внимание, растянувшееся на мили во все стороны, прикованное к действию в свете прожекторов перед камерами. И это – работа?
Нет, не может быть… это больше походит на странные каникулы – детские игры на спортивной площадке с одноклассниками из какой-то далекой, беззаботной страны.
К тому времени, когда Сьюзан стала подростком, кинокарьера ее матери была во всех смыслах и значениях закончена, и Дорис перебралась в ночные клубы, пела на Востоке и в казино от Лас-Вегаса до озера Тахо. Детей она возила с собой. В довершение к унижению и оскорблению (Сьюзан была унижена, ее брат оскорблен) их заставили участвовать в представлении. Томас аккомпанировал Сьюзан на гитаре, а она пела, дрожа (о, ужас) от страха перед сценой. С тех пор она так или иначе оставалась публичной фигурой. Киноактриса по воле случая (друг пригласил на прослушивание на маленькую роль в большом фильме), потом телеактриса (не то чтобы ей этого хотелось, но почему бы нет)? А затем Сьюзан стала ведущей ток- шоу на кабельном канале, на ее шоу никто не обращал особого внимания, так что она могла спрашивать гостей, о чем хотела, и вести себя как угодно.
Сьюзан согласилась делать ток-шоу на кабельном канале так же, как «играть в кино», а затем столь же легко бросила – хотя ей казалось, что выпасть из этого круга куда сложнее, чем в него попасть. Она и не выпала, просто теперь стала скорее туристом, чем аборигеном. А это даже весело, хорошенько поразмыслив (что бывало нечасто), решила она. Как так вышло, что она стала зрителем в вымышленном царстве Голливуда? Дочь людей, работа которых заключалась в том, чтобы изображать людей – самих себя в ночных клубах или других – в кино, Сьюзан как-то услышала – и поверила в это, – что если долго носить маску, она становится твоим лицом. Поэтому Сьюзан была порождением людей, притворяющихся, что они притворяются, а стало быть, она – ребенок не существующей в реальности пары, которая при этом изображает, будто ничем не отличается от остальных. Выглядело все это абсурдно.
Сьюзан думала, что следует принять закон, запрещающий паре знаменитостей размножаться. Она считала, что у детей, рожденных от дважды именитого союза, очень высок риск отсроченного «синдрома детской смерти». Иногда он настигает их, когда им уже за тридцать, они страдают алкоголизмом и
