(Пэрэмор искренне, с задором подхватывает.)
Мори. Наполни кубок, Фредерик. Ты ведь понимаешь, что все подчинено велениям природы, а из тебя она намерена сделать отъявленного пьяницу.
Пэрэмор. Если человек умеет пить как джентльмен…
Мори. А что такое, кстати, джентльмен?
Энтони. Человек, который никогда не носит булавок в лацкане пиджака.
Мори. Чепуха! Социальный ранг человека определяется тем, съедает он весь сэндвич или только то, что положено на хлеб.
Дик. Это человек, который предпочтет первое издание книги последнему выпуску газеты.
Рэйчел. Человек, который никогда не производит впечатления наркомана.
Мори. Американец, который способен осадить английского дворецкого и заставить его думать, что он такой и есть.
Мюриэл. Человек, который происходит из хорошей семьи, получает образование в Йеле, Гарварде или Принстоне, имеет деньги, хорошо танцует, ну и все такое.
Мори. Наконец-то прекрасное определение! Кардинал Ньюмен не придумал бы лучше.
Пэрэмор. Я думаю, нам следует рассмотреть этот вопрос более широко. По-моему, Авраам Линкольн сказал, что джентльмен это тот, кто никому не причиняет боли?
Мори. Это относилось, я полагаю, к генералу Людендорфу.
Пэрэмор. Вы, конечно, шутите.
Мори. Лучше выпей еще.
Пэрэмор. Мне не следовало бы.
(Дик заводит граммофон, который побуждает Мюриэл подняться и раскачиваться из стороны в сторону, прижав к бокам согнутые в локтях руки и выставив то, что ниже локтя, перпендикулярно телу, словно рыбьи плавники.)
Мюриэл. О, давайте уберем эти ковры и будем танцевать!
(Это предложение принимается Энтони и Глорией с внутренними стонами и кислыми улыбками молчаливой покорности.)
Мюриэл. Давайте же, вы, лентяи. Поднимайтесь и отодвиньте мебель.
Дик. Подождите, я хоть допью.
Мори
(Волна протестов, которая разбивается о каменную непреклонность Мори.)
Мюриэл. Теперь у меня голова просто идет кругом.
Рэйчел
Энтони
(Рэйчел загадочно улыбается ему. Прошедшие два года наделили ее тяжеловесной, ухоженной красотой.)
Мори
Мюриэл. Ну ничего себе!
(Она бросает насмешливо-осуждающий взгляд на Мори, потом выпивает.
Все выпивают с неодинаковой степенью легкости.)
Мюриэл. Очистить пол!
(Понимая, что этого все равно не миновать, Энтони и Глория включаются в громкую передвижку столов, громожденье в кучи стульев, скатывание ковров и разбивание лампочек. Когда вся мебель свалена в уродливые груды вдоль стен, образуется свободное пространство размером примерно восемь на восемь футов.)
Мюриэл. Ну, где же музыка?
Мори. Сейчас Тана изобразит нам серенаду в стиле глаз-ухо-горло-нос.
(Среди некоторого замешательства, обусловленного тем фактом, что Тана уже лег спать, совершается подготовка к представлению. Наконец, одетый в пижаму японец, с флейтой в руке, замотанный шерстяным шарфом, помещается в кресло, поставленное на один из столов, где и разыгрывает свой нелепо-гротескный спектакль. Пэрэмор заметно пьян и настолько захвачен идеей постановки, что усиливает эффект, карикатурно изображая движения пьяного человека, даже отваживаясь время от времени икать.)
Пэрэмор (обращаясь к Глории). Не хотите ли потанцевать со мной?
Глория. Нет, сэр! Я хочу устроить лебединый танец. Умеете?
Пэрэмор. С-само собой. Т-танцую все.
Глория. Прекрасно. Вы начинаете с того конца комнаты, а я с этого.
Мюриэл. Поехали!
(И тут уж из всех выпитых бутылок начинает сочиться вопиющий Дух Безумия: Тана устремляется в таинственные лабиринты «дорожной» песни, заунывные «ту-утл- ту-ту-у-у» которой сливают свои меланхолические каденции с «бабочке бедной (чики-чик) грустно на цветке», исполняемой граммофоном. Мюриэл настолько ослабела от смеха, что в состоянии только отчаянно цепляться за Барнса, который, танцуя с мрачной непреклонностью армейского офицера, без тени юмора топчется почти на месте. Энтони старается расслышать шепот Рэйчел— и не привлечь внимания Глории…
Но уже готово совершиться нелепое, невероятное, как будто нарочно придуманное событие, одно из тех, в которых жизнь вдруг пытается стать похожей на экзальтированную имитацию бульварного романа. Пэрэмор старается превзойти Глорию и в то время, когда всеобщая суматоха достигает своего пика, начинает кружиться все быстрее и быстрее, головокружительнее и головокружительнее — он теряет равновесие и вновь обретает его, теряет и вновь обретает, и наконец, летит в направлении холла… почти в объятия старого Адама Пэтча, чье прибытие среди
