– Вы сказали ему?

– Я не знаю его, сэр, – ответила она спокойно.

Я снял свои очки и почистил стекла.

Я хороший психолог, но равнодушие этой девушки привело меня в замешательство.

– Я оставлю вам его, когда уеду снова, – пообещал я. – Пожалуйста, приготовьте мне серый костюм для гольфа и чулки.

– Вы будете обедать, сэр?

– Я буду обедать в гольф-клубе, а ужинать дома.

– Что вы закажете на ужин, сэр?

– Предоставляю вам позаботиться об этом.

Она вышла, не задавая больше вопросов. Когда я через несколько минут поднялся наверх, моя спальня оказалась убранной, как всегда: костюм для гольфа был приготовлен. Я снял свое несколько оригинально сшитое платье, надел костюм для гольфа и отправился в клуб. В вестибюле я встретил секретаря.

– Будете ли вы здесь после обеда, доктор Стенфилд? – спросил он.

– С удовольствием, – ответил я.

– Приехал кое-кто, – продолжал он, – кто охотно сыграл бы партию. Вы встретите его в столовой.

Я вышел. У одного из столиков сидел сэр Норман Грэй, человек, который несколько часов тому назад в Брикстоне, на Йолертон-роуд, наблюдал из окна за тем, как меня хотели арестовать.

Осенью 19… года я отказался от своей службы в Скотленд-Ярде по двум причинам. Во-первых, в знак протеста против большой несправедливости, хотя и не задевшей меня лично, но вызвавшей глубочайшее возмущение большинства моих коллег. Во-вторых, потому, что после внезапной смерти одного дальнего родственника мне достался не только его титул, но и значительное состояние. Я провел почти три года в путешествиях, прожив около половины этого времени в Соединенных Штатах. Когда я вернулся в Лондон, меня, почти против моей воли, охватила тоска по моей старой работе. Мне было ясно, что старый департамент не соответствует своему назначению. Несколько хладнокровных убийств, как и крупные дерзкие взломы, оставались неразоблаченными. В деревне я имел достаточно времени, чтобы заняться этими случаями в качестве, так сказать, постороннего лица. Я следил за отчетами в газетах и получал некоторую информацию и указания от моего друга, инспектора Ремингтона, который раньше был моим коллегой, а теперь занимал оставленный мною пост. Постепенно я пришел к результатам, которых не сообщал никому, так как знал, что навряд ли кто-нибудь в Скотленд-Ярде согласится со мной. Я пришел к заключению, что большинство нераскрытых преступлений должно быть приписано одному лицу, или вернее – одной банде преступников, подчиняющихся одному руководителю.

Привычный инстинкт, выработавшийся в течение моей долгой полицейской деятельности и ставший моей второй натурой, заставил меня взяться за поиски этого ультрапреступника.

В ноябре 19… года мне показалось, что верный след найден.

Три преступления были, по моему мнению, организованы одним и тем же лицом. Первое – крупная кража драгоценностей у фирмы Хенсон и Уотт на Риджент-стрит, во время которой при исполнении своих обязанностей был застрелен ночной сторож. Второе – нападение на курьера, совершенное в поезде, шедшем из Лондона в Дувр. Тогда были похищены ценные бумаги. Курьер был ранен, и хотя после шестимесячного лечения оправился, все же никак не мог дать толкового объяснения происшедшему. Ценные бумаги были перепроданы в Южной Африке со значительным убытком.

Третье – похищение большой коллекции нешлифованных алмазов на вилле лорда Вендерли в Парк- Лейне, причем лорд Вендерли был серьезно ранен одним из нападающих, которого он не успел разглядеть.

Были еще другие преступления. Я подозревал, что они находятся в связи с вышеупомянутыми. Но те три (по некоторым причинам я пришел к такому убеждению) возникли в одном и том же мозгу. Итак, я поставил себе целью уличить этого человека, и наконец пришел день, когда я был почти уверен, что могу издать приказ о его аресте. Не стоит перечислять свидетельствующих против него обстоятельств, убедивших меня в конце концов, что он запутан во все эти истории. Довольно, если я скажу, что после трехнедельного наблюдения нашел, что человек, который под именем Томаса Пэгсли имел в Бермондси кожевенный склад и вел, по-видимому, безупречную жизнь в Брикстоне, состоял в какой-то связи с этими преступлениями.

Меня поразило, что дела его на кожевенном складе велись очень небрежно и он часто уезжал из Лондона, но поездки его были направлены вовсе не на те местности, где он мог бы сбыть свой товар. Он часто отсутствовал больше месяца, причем хозяйка его ничего не знала о его местопребывании. Последняя была женщиной, почтенной во всех отношениях. Он жил в ее доме уже два года, и она не имела ни малейшего представления о его делах.

Я поселился по соседству, и мне легко было выведать все, что она о нем знала. И одно-два обстоятельства, которые она упомянула, укрепили меня в моем подозрении. Я поделился ими с Ремингтоном, и решено было его арестовать.

Никогда еще арест не был так бездарно задуман и выполнен, как в тот раз. Инспектор, которому Ремингтон поручил это, прибыл со своими подчиненными в Брикстон на час позже назначенного времени, задержал Пэгсли на улице, – и ему пришлось слишком скоро выяснить, с какого рода человеком он имел дело. Не успел он произнести полдюжины слов, как покачнулся, поскольку пуля продырявила ему плечо. Его спутники прислонили его к воротам, намереваясь потом схватить Пэгсли. Но того уже не было и следа.

Изумительная ловкость этого человека нашла себе в этот день наилучшее применение. Каким-то необычайным образом он, казалось, исчез с лица земли. При контроле его книг не нашли никаких записей; служащий его бюро, честный человек, знал только, что его хозяин предпринимал многочисленные поездки, имевшие целью получить новые представительства за границей. Мы нашли достаточную сумму денег, чтобы уплатить по всем его обязательствам, но о нем самом не было ни слуху ни духу.

Тот день, когда был ранен инспектор и человек, который столь живо меня интересовал, скрылся таким необъяснимым образом, – день этот замечателен (для меня) и другой случайностью.