двери.

— Куда свечку-то поволокла, — проворчал ей вслед Ходж.

— Ничего, очаг хорошо горит, от него много света. А я скоренько.

От резкого ветра, пахнувшего ей в лицо, у Розамунды занялось дыхание. Упрямо закусив губу, она поплотнее запахнулась и, шагнув с порога, направилась к ветхому курятнику. Куры вроде и не усаживались нынче, с чего это Ходж взял, что должны быть яйца.

Розамунда дернула разболтанную в петлях дверцу и провела светильником вдоль устланных соломой гнезд. А ведь и верно, есть три крапчатых яйца. Она проворно уложила их в корзинку и, снова распахнув дверь, сделала шаг назад — и в ужасе вскрикнула, упершись во что-то твердое. Оклемавшись от страха, она поняла, что это Ходж, его шкодливые руки. А отчим прямо захлебывался от смеха, радуясь, как ловко он сумел-таки ее заловить. Девушка рванулась прочь, но он крепко в нее вцепился.

— Чего это ты так испугалась. Это ж я.

— Оттого и испугалась. Ну-ка пусти!

— Не-е-ет, ты чуток погоди, — снова захихикал он, смакуя ее страх.

Он дышал на Розамунду крепким пивным перегаром, видать, только что добавил к выпитому за ужином — для куражу.

— Пора отдавать должок, Рози. Я ж обещал, что прощу, коли ты будешь со мной ласковее. — Он прижал дряблые слюнявые губы к ее рту: к горлу Розамунды от омерзения прихлынула желчь. Она колотила Ходжа по плечам, пихалась. Но тот крепко стоял на ногах и ни в какую не хотел ее отпускать. Тогда она попыталась его вразумить:

— Эвон холодище какой. Лучше пойдем домой.

— Говорю, погоди чуток, девонька. Ох и лют я до тебя нынче. На-тка пощупай. — Он прижал се ладонь к набрякшему паху, и она ощутила, как от ее прикосновения его мужская оснастка затвердела еще сильнее. Желудок Розамунды свело от гадливости, и она тут же отдернула руку. А Ходжу до того уж приспичило, что он даже забыл перехватить ее ладонь, и тогда Розамунда со всей силы отпихнула его. Насильник опрокинулся навзничь. Розамунда побежала, то спотыкаясь на колдобинах, то по щиколотку проваливаясь в заросшие травой рытвины. Но сейчас она не обращала внимания на такие пустяки, только бы поскорее куда-нибудь скрыться. Она не может больше оставаться в Доме на окраине. Джоан опять до беспамятства напилась. А им с Мэри не справиться с осатаневшим отчимом.

Из темноты донесся рык ярости, опасно близкий. Розамунда погасила огарок — его неверное пламя могло ее выдать. Теперь ночь стала непроглядно темной, как никогда. За спиной все не смолкало тяжкое пыхтение. В соседних домишках сквозь затворенные ставни еще видны были полоски света, но рассчитывать на то, что кто-то из соседей выйдет, чтобы ее защитить, Розамунда не могла. Наоборот, небось, как увидят, что здесь происходит, станут распалять Ходжа да подзадоривать, чтобы укротил своенравную падчерицу.

У Розамунды вдруг резко закололо в боку, пришлось остановиться. Тут рядом с дорогой сад Гуди Кларка — больше ей спрятаться негде. Вскарабкавшись на каменную ограду, она соскользнула вниз и метнулась к деревьям. Яблоневый сад тянулся до самой Поунтфрактской дороги. И лишь сейчас Розамунда вспомнила про огромного мастиффа, которого Кларк завел, чтобы никому неповадно было отрясать его яблони. По счастью, нынче декабрь, и охранять вроде как нечего. Может, ей повезет, и пес спит себе в теплой будке, холод-то ведь не тетка. Розамунда легла на землю, прижавшись к комлю самой толстой яблони, одна ветвь которой свисала совсем низко. Ой, лишенько, среди голых деревьев не очень-то и спрячешься… Оставалось только надеяться, что, глянув на ровные рядки деревьев, Ходж спьяну не сообразит, что она схоронилась за стволом. Она услыхала, что он лезет через ограду. Вот уже, спотыкаясь, побрел в глубь сада… Розамунда боялась вздохнуть.

Ходж все больше терял терпение, выкликая ее имя. В ответ на его вопли вдалеке раздался густой лай, гулко прокатившийся по ночной тишине. Заслышав четвероногого сторожа, Ходж тут же умолк. У Розамунды засосало под ложечкой и часто-часто забилось сердце: ведь пес мог накинуться и на нее. Чтобы хоть как-то защититься от собачьих клыков и когтей, она обмотала накидкой голову и руки.

Время шло. Никто на нее не накидывался, не впивался слюнявой пастью, не давил мускулистыми лапами. И Ходжа тоже больше не было слышно. Розамунда перевела дух и осмелилась немного размять затекшие ноги, прикрытые тяжелой суконной юбкой. Выжидая, она прикрыла глаза, а потом незаметно уснула, прижавшись к трубой жесткой коре, словно это была подушка.

Сэр Исмей де Джир с удовольствием протянул к огню переобутые в комнатные туфли ноги, наслаждаясь уютным теплом. Потолок в апартаментах здешней гостиницы, безусловно, низковат, но постельное белье было чистым, а пол устилали свежие циновки. Как ни странно, тут хорошо кормили, и вино подавали вполне приличное. Он был приятно удивлен, что под простой соломенной крышей «Приюта пастухов» нашел совсем не то, что ожидал. А ожидал он прокисшее пиво, черствый хлеб и кишащие блохами трухлявые соломенные тюфяки. Он зевнул, потом еще раз. Вообще-то он строго-настрого приказал себе бодрствовать — покуда нянюшка не доложит ему перед сном, как нынче чувствует себя дочь. Однако, сидя у нежащего его огня, очень трудно было выполнять приказ.

Его мысли перенеслись в сегодняшнее утро, к той девушке, которую он видел на тракте. Его сердце и сейчас сжималось, стоило только вызвать из памяти прекрасное девичье лицо. Он узнал бы его в любой толпе. Говоря по правде, она заметно похожа на свою мать, но и сходство с иным существом несомненно. Эти пышные, блестящие, с ореховым отливом волосы, эти огромные карие глаза с золотыми и зелеными искрами, отороченные густыми ресницами, эта безупречная кожа, эта гордая статная фигура — вылитая леди Розамунда Лэнгли в лучшую ее пору, когда красота ее гремела по всему краю. Разве что подбородок маловат, да уж слишком тонка, до болезненности. Крестьянская девчонка Джоан, бесспорно, сотворила копию более совершенную, нежели оригинал.

При воспоминании о встреченной утром красотке губы сэра Исмея невольно складывались в улыбку. Непростительно позволить такой крале прозябать в Виттоне, там, небось, все то же, что и двадцать лет назад. Окажись эта девушка при дворе, она стала бы лакомой приманкой для королей и принцев. Но ей, скорее всего, придется выйти замуж за кого-нибудь свинопаса и наплодить с ним ораву сопляков. Если, конечно… Сэр Йемен задумчиво потер подбородок. Может статься, он сам распорядиться ее будущим, внесет перемены. Было времечко, когда он лелеял относительно этой крошки грандиозные планы.

Погруженный в раздумья, он не расслышал робкий стук в дверь. Постучали сильнее, и он, выпрямившись в кресле, приказал войти. Нянюшка почтительно присела, бросив завистливый взгляд на яркий очаг.

— Что скажешь, женщина? Есть какие-то вести? — спросил сэр Исмей, не потрудившись даже взглянуть на усталое лицо вошедшей. А если бы взглянул, ему бы не пришлось ничего спрашивать. Плечи ее были сгорблены, а темные глаза тусклы, в них таилась покорность неодолимой беде.

— Коли вы о добрых вестях пытаете, господин, таких у меня нету.

— А дурные?

— Дурных-то полон рот.

Встревоженный ее словами, сэр Исмей вскочил на ноги:

— Говори же, не томи меня.

— Госпожа моя вся горит, жарче августовского солнца. Мазь знахарки совсем не помогла. Я уж втирала, втирала, аж руки ломит. В ее спаленке студено, ровно в склепе, а касаточка наша горячей огня.

— Я сейчас подойду. Знахарка здесь?

Женщина пожала плечами, давая понять, что у нее нет ни времени, ни желания выяснять, где знахарка.

— А на что она вам. Она сказала, что сделала для госпожи все, что могла.

Сэр Исмей спешно стал натягивать отороченный мехом халат, на ходу пропихивая руки в рукава, и ринулся к двери. Лицо его стало чрезвычайно мрачным и угрюмым.

Они на ощупь спустились по узенькой лестнице и пошли вдоль забранной панелями стены. В конце коридора горел светильник, от его неровного пламени по потолку метались огромные тени. Господин и нянюшка торопливо приближались к покою больной. Когда сэр Исмей подошел, охранники, стоявшие у двери, почтительно его приветствовали. Обычно сэр Исмей отвечал им какой-нибудь шуткой, но в этот раз он никого и ничего не замечал, подавленный дурными новостями о состоянии дочери. Нет. она не оставит