немного, она не добралась бы и до шоссе, наверняка бы уснула. В самый раз для нее был бы сейчас тяжелый рок, который хлестал бы ее по нервам и заставлял подпрыгивать на краю сиденья.

Ведущий, молодой человек из «крутых», объявил о выступлении известной хард-группы. Р-раз! Джейн почувствовала, что ей стало легче. Под такую музыку не уснешь, даже если очень захочешь. Она прибавила громкость, но не смогла прибавить скорости, так как ползла по центру Ньютона и не хотела, чтобы ее остановили за превышение скорости, пока она не выехала на шоссе номер тридцать.

Просто великолепно, если бы ее сейчас остановили. Водительские права дома, а сама она за рулем украденной машины, думала она, сворачивая на север, на Уолнат-стрит. Это бы украсило любой полицейский протокол, если не сказать большего. Для Майкла это было бы как манна небесная, подумала она, и ее веселость улетучилась, это было бы лишним доказательством, что как родитель она несостоятельна.

Джейн повернула на восток по шоссе номер тридцать, направившись к Бостону. Вот теперь возникло небольшое затруднение. Ей надо было повернуть на шоссе номер три, а потом попасть на шоссе номер двадцать восемь. Именно по нему всегда ездил Майкл, когда они навещали его родителей. Маршрут в общих чертах был Джейн знаком, но деталей его она не знала, а это было очень важно. К тому же она не знала, надолго ли ее хватит. Она надеялась, что инстинкт и адреналин помогут ей собраться и не расклеиться в самый неподходящий момент.

После Бостона поездка должна была занять около полутора часов, может, немного дольше. Все зависело от интенсивности движения на дороге. Сейчас только десять часов. До места она доберется ко времени ленча. Может, родители Майкла накормят ее горячим? Она усмехнулась, потом предостерегла себя от излишнего легкомыслия.

Интересно, какой прием ей окажут? Что сказал им Майкл? Что они знают обо всем случившемся?

Милые старые добрые доктор и миссис Уиттекер, подумала Джейн. Вот они стоят рядом, но не прикасаются друг к другу. Она ни разу не видела, чтобы они взялись за руки. А ведь это вы сделали вашего сына таким, какой он есть, не так ли, миссис У.? Совместное мытье в возрасте, когда это становится уже недопустимым, дало себя знать. Джейн не подозревала миссис Уиттекер в том, что она растлила своего сына. Нет, сама миссис Уиттекер пришла бы в ужас лишь от мысли о возможности такого растления. Но, какими бы невинными ни казались эти совместные ванны и какими бы невинными ни были они на самом деле, они не позволили миссис Уиттекер поставить нужные границы своей ответственности, а это в свою очередь помешало Майклу ограничить свои аппетиты, воспитать в себе необходимые запреты и понять их необходимость.

Уиттекер-старший, доктор философии, ученый до мозга костей, казался на первый взгляд весьма дружелюбным, но на самом деле это был холодный, отстраненный от семейных дел и отношений человек, весьма далекий от Майкла как отец, хотя становился более или менее доступным, когда речь шла о его внучке. Джейн называла его Берт, он не противился, но было заметно, что ему больше бы понравилось, если бы она титуловала его официально — доктор. Что касается его жены, то Джейн не могла про себя и за глаза называть ее иначе, чем миссис Уиттекер, но эта высокая, статная, властная женщина настаивала, чтобы невестка называла ее мамой. Джейн пошла на компромисс и называла ее Дорис. С этого времени отношения между двумя женщинами стали очень натянутыми, хотя были прикрыты маской взаимной вежливости.

Так что она могла рассчитывать на весьма прохладный прием, если не вообще на открыто враждебный.

Джейн с облегчением вздохнула, выехав на шоссе. Если уж она одолела этот отрезок пути, то, видимо, у нее хватит сил и на остальную дорогу. Машин было немного, что позволяло ей ехать с приличной ровной скоростью. Она решила не слишком «гнать лошадей», чтобы добраться до места пусть немного позже, чем вообще не добраться. Хотя бы один раз в жизни ей придется набраться терпения.

А что она могла сказать о своих собственных родителях?

Она помнила, что ее отец был человеком невысокого роста, полноватым, с тихим голосом, которому он, однако, умел придать значительность. Он был директором средней школы в Хартфорде. Человек увлеченный, совестливый и справедливый. Он стоял в пикетах вместе со своими учителями, когда те бастовали в знак протеста против нового школьного законодательства. Он никогда не покупал немецких товаров, памятуя о том, что два года воевал с немцами во время войны. Когда он неожиданно умер от сердечного приступа в возрасте сорока четырех лет, Джейн пришлось не давать волю собственному горю и позаботиться о матери, которая и в лучшие времена была склонна к истерическим реакциям.

Ее мать имела быстрый ум и еще более быстрый характер. Она была капризна, требовательна и раздражительна, и Джейн, только став взрослой, сумела принять и полюбить мать такой, какой она была, со всеми ее недостатками, а может, и благодаря им. К моменту ее смерти они были так близки, как никогда прежде. Когда она умерла, Джейн оплакивала вместе с ней и своего отца. Потом она отвела горю и тоске укромное место в одном из уголков своей души и успокоилась.

Как хитро Майкл использовал несчастье, чтобы свести концы с концами в своих действиях!

Джейн распалила себя ровно настолько, чтобы поддержать себя в дееспособном состоянии. Неужели Майкл на самом деле рассчитывает дискредитировать ее? Неужели он реально считает возможным убедить всех и ее саму в том числе, что она сошла с ума и нуждается в госпитализации для ее же собственного блага? Или он надеялся, что она избавит его от хлопот и просто покончит с собой? Да и вообще, любил ли он ее?

Странно, но она была уверена, что любил, более того, она была убеждена, что он любит ее и сейчас. Его любовь была искренней, но инстинкт самосохранения оказался сильнее. Он не мог допустить, чтобы ее обвинения были публичными, так же, как он не мог допустить мысли о том, что его лишат дочери, которую он рассматривал как свое продолжение. Для него не существовало ограничений морали.

Майкл был весьма близок к успеху. При такой мысли Джейн почувствовала удушье. В этот момент на указателе она прочитала, что до Сагамора осталось шестьдесят две мили. После Сагамора будет еще двадцать миль до Фолмута, а потом до Вудс-Хоула останется около двух-трех миль. Надо сосредоточиться на дороге и не давать посторонним мыслям отвлекать ее.

Однако Джейн занимал вопрос, что подумал Майкл, когда она исчезла? Куда, по его мнению, она могла уйти? И что он решил, когда она не вернулась назад, не сделала попытки отыскать Эмили и не попыталась войти с ним в контакт? Может, он допустил мысль, что смог ее запугать? Или что его угрозы и ее нападение на него, нападение, следствием которого явилась рана, потребовавшая хирургического вмешательства и едва не стоившая ему полголовы (те сорок швов, что врачи наложили ему на темя, сыграли бы свою роль в судебной тяжбе за право опеки), повергли ее в полное расстройство? Думал ли он, как предположила Кэрол, что она остынет, одумается и вернется? Все обдумает, поймет, что неправильно себя вела, и вернется, как заблудшая овца в стадо?

А что он должен был подумать, когда ему позвонили из полиции и сообщили, что его жена проходит обследование в Бостонской городской больнице по поводу вероятной потери памяти? Не тогда ли начал он вынашивать свой дьявольский план? Он выиграл время, сказав всем, что она уехала к брату, разработал свой план, осуществил его и одурачил всех, благодаря своей репутации и докторским штучкам. Ведь ему было так легко заменить одно лекарство другим. Он ловко использовал смерть ее матери и задиристый характер своей жены к собственной выгоде. Он очень умело сделал так, что все совпало как бы само собой.

Как долго это могло продолжаться? «Это могло тянуться до тех пор, пока к ней не приехал бы ее брат и не спас ее?» — усмехнулась про себя Джейн. К тому времени она бы уже долго клеила коробочки в каком-нибудь Богом забытом дурдоме. Ее бы настолько накачали лекарствами, что вряд ли она узнала бы собственного брата. Он выразил бы свою озабоченность, может быть, даже недовольство, но Майкл сумел бы убедить его, как он, без сомнения, сумел убедить всех ее друзей и подруг, что все делается для ее же блага, что Томми может спокойно вернуться к своим делам, что Майкл позаботится обо всем сам и будет поддерживать с ее братом постоянную связь.

А Эмили? Что бы ей сказал Майкл? Что ее мать сбежала и бросила ее на произвол судьбы? Что их осталось только двое и что теперь они должны держаться друг за друга? Он бы демонстрировал ей свою верность и преданность и настаивал на том, что некоторые подробности их отношений надо держать в