Войдя в номер, она тотчас швырнула журнал на двуспальную кровать и, сорвав с себя плащ, бросила его на пол. В глаза ударил вид полузапекшейся крови, покрывавшей весь перед платья. Как будто гигантская злая рука сдавила ей горло, где родился невольный сдавленный крик: «Нет, нет! Исчезни, ну, пожалуйста, исчезни!»

Она царапала платье на груди, как кошка, вычесывающая блох. Через мгновение одежда была сброшена на пол, и она осматривала свою кожу на предмет повреждений. Таковых не оказалось.

Боже, что все это значит? Что это значит?

Она начала оглядываться, как будто ответ был написан на окрашенных в белое и голубое стенах комнаты. Однако стены говорили только о растительном орнаменте, а вовсе не о крови и увечьях. «Чья же это кровь, если она не моя?»

Она кинулась к платяному шкафу напротив кровати, рывком распахнула его и вперилась взглядом в свое перепуганное отражение в зеркале на внутренней поверхности дверцы. «Кто ты, черт тебя, в конце концов, побери? Чья кровь на тебе?»

Женщина в зеркале ничего не ответила, а продолжала судорожно искать на своем теле порезы и раны. Хотя на коже было несколько случайных синяков, но они не могли быть причиной кровотечения. На ее теле не было серьезных повреждений.

Она завела руки за спину, расстегнула телесного цвета бюстгальтер, сбросила его и начала рассматривать маленькие груди, которые, вызывающе выпирая, сразу бросались в глаза. Она моментально подумала о том, вскармливали ли эти груди когда-нибудь ребенка. Груди были красивы, отметила она, сознательно пытаясь успокоить себя размышлениями о мелких деталях повседневного бытия. Может быть, сосредоточенность на таких деталях со временем приведет ее назад, в ее привычное и знакомое существование?

Но пока никакая сосредоточенность никуда ее не привела. Ее груди ничего ей не сказали. Ни о том, вскармливала ли она ребенка, ни о том, когда эта грудь впервые испытала мужскую ласку. Она даже не помнила, восхищался ли кто-нибудь этой грудью. Она почувствовала презрение к себе, в горле ее родился и тотчас же умер горький смешок. Она подумала, что, должно быть, сходит с ума. Это же надо себе представить: находиться в центре Бостона, который она хорошо знает, но не знать, что она там делает, иметь карманы, полные денег, и платье, целиком залитое кровью, и при этом стоять перед зеркалом, размышляя о том, восхищался ли кто-нибудь ее грудью.

«Ну, а почему бы и нет?» — подумала она, стянув с себя эластичные колготки вместе с бежевыми трусиками. Она осталась перед зеркалом совсем голой и стала внимательно рассматривать в зеркале свое обнаженное тело. Какие сведения надеялась она получить от выставленной на собственное обозрение плоти?

У нее было хорошее тело, решила она. Оно было подтянутым и мускулистым, почти мальчишеским, можно даже сказать, атлетическим. Она изучала себя, рассматривая свое тело под разными углами зрения. Икры были хорошо развиты, бедра сильные, живот плоский, талия не слишком сильно подчеркнутая. Фигура скорее детская, чем женская, несмотря на возраст. Она подумала, глядя на обложку журнала, лежавшего на кровати, что все-таки ее тело вряд ли смогло бы украсить собой иллюстрированный журнал. Синди Кроуфорд смотрела на нее со смешанным выражением сожаления и снисхождения. Перестань копаться в себе, ты все равно ничего не узнаешь, казалось, говорила она, и женщина в зеркале согласно кивнула, признавая свое поражение.

Джейн взяла лежащее у ног скомканное платье, стараясь не коснуться руками мест, испачканных кровью. Могло ли платье что-нибудь рассказать ей? На этикетке значилось: размер девятый, чистый хлопок, Энн Клейн. У платья был круглый воротник и большие белые пуговицы на поясе, простая юбка-клеш. Платье неброское, но очень дорогое. Кто бы она ни была, она могла позволить себе покупать все самое лучшее.

Деньги! Она бросилась к тому месту, где валялся плащ, и выгребла из его глубоких карманов всю наличность, на мгновение подумав о том, что выглядит она сейчас весьма нелепо. Поток сотенных бумажек казался неиссякаемым. Сколько у нее денег? Откуда они взялись? «Что я делала со всеми этими деньгами?» — думала она, аккуратно выкладывая банкноты на кровать.

Она удивилась тому, что большинство купюр было сложено в тонкие аккуратные пачки, как будто они только что взяты из банка. Но каким образом и зачем? Она что, ограбила банк? Она принимала участие в ограблении, забрала свою долю, а потом, когда их шайку постигла неудача и они попали в переделку, ее забрызгало чьей-то кровью. А может быть, это она сама кого-то застрелила?

Джейн охватил такой ужас, что она содрогнулась всем телом. Она осознала, что это было возможно. Невыносимая мысль, что она могла стать убийцей, приобрела черты реальности, она действительно могла это сделать, она это почувствовала. «Боже, Боже!» — стонала она, свернувшись в клубок на полу, покрытом голубым ковром. Неужели она застрелила невинное создание, когда ограбление пошло не по задуманному плану? Действовала ли она одна или с сообщниками? Может, она современная Бонни, потерявшая своего Клайда?[2]

Она услышала, что хохочет, и от этого ужасного смеха села. Если мысль о том, что она могла кого-то убить, не вызывала у нее чувства протеста и не казалась невероятной, то предположение, что она могла участвовать в ограблении банка, казалось ей совершенной глупостью. Если, конечно, в этот момент она не находилась в полном отчаянии. Но все-таки что? может заставить хорошо одетую женщину в возрасте чуть за тридцать отчаяться до такой степени, чтобы решиться на убийство?

Даже лишившись памяти, она прекрасно знала ответ на этот вопрос. Причиной такого отчаяния мог быть только мужчина. Но на вопрос о том, кто этот мужчина, она уже не надеялась получить ответ.

Джейн трясущейся рукой провела по волосам; рука была влажной от пота, она нервничала.

Она прилегла на кровать, касаясь кончиками грудей девяти аккуратных пачек стодолларовых бумажек, которые завернула в покрывало; получился сверток размером с куклу.

Взяв пачку банкнот, она сорвала бумажную полоску, которой была заклеена пачка, и начала считать деньги. После нескольких неудачных попыток, она установила, что в каждой пачке было по десять стодолларовых купюр. Девять пачек по десять банкнот — это девять тысяч долларов. Если к ним добавить те деньги, что она потратила на отель и на такси, да несколько разрозненных купюр, будет девять тысяч шестьсот долларов. Что делала она с почти десятью тысячами долларов, рассованных по карманам плаща?

Джейн почувствовала озноб и заметила, что кожа на руках покрылась мурашками. Заставив себя подняться на ноги, она оторвала голое тело от кровати, встала и подняла с пола плащ, отметив, что подкладка в некоторых местах запачкана кровью. Она завернулась в плащ и сунула руки в карманы. Там оказалось еще несколько банкнот, которые она не заметила сразу. Она положила найденные деньги рядом с остальными на кровать.

К одной купюре что-то прилипло. Это что-то оказалось клочком бумаги, который она развернула и разгладила. Попутно она порадовалась тому, что для чтения ей не нужны очки. Она узнала крупный красивый почерк, которым писала «Синди Макдональд», расписываясь в регистрационном бланке отеля.

Джейн поняла, что несколько слов, которые она сейчас читала, писала она сама. Из текста было не ясно, правда, когда она это писала. По виду листка можно было заключить, что он мирно пролежал в кармане плаща, может, недели, а может, и месяцы. На клочке бумаги было написано: «Пэт Рутерфорд, к. 31, 12.30». Ниже были добавлены слова: молоко, яйца. Что бы это значило?

Очевидно, ей нужны были молоко и яйца, ведь она шла за ними, когда потеряла память. Но насколько давно она пошла в магазин? Да, и кроме того, у нее была назначена встреча с каким-то человеком по имени