Ей стало ясно, что она не оставила свою машину на улице Бостона. Та стояла дома целая и невредимая, в полном порядке и безопасности. Майкл медленно въехал в гараж. На секунду ей показалось, что они въехали в склеп.

— Ты чего-то испугалась? — спросил он.

— Я просто в ужасе.

Он коснулся ее руки, и на этот раз она не стала ее отдергивать.

— Просто не надо никуда спешить, — внушал он ей, — если ты чего-то не узнаёшь и понимаешь, что вряд ли сразу узнаешь, не волнуйся. Помни, что я всегда рядом и не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

— Нам уже надо идти?

— Мы можем сидеть здесь столько, сколько ты захочешь.

Несколько минут они молча сидели в гараже, взявшись за руки и прерывисто дыша, пока наконец она не сказала:

— Это глупо. Не можем же мы сидеть здесь целый день.

— Что ты хочешь делать? — спросил он.

И она ответила:

— Я хочу пойти домой.

Он распахнул дверь и, отступив в сторону, пропустил ее вперед. Она остановилась, в глубине души надеясь, что вот сейчас он возьмет ее на руки и перенесет через порог, как будто они молодожены, вселяющиеся в свой дом.

Она и правда чувствовала себя невестой, но сердце ее тяжко билось от мрачного предчувствия. Ее охватило какое-то возбуждение перед решительным шагом в неведомую жизнь. Она ощущала трепет, который овладевает человеком, стоящим на краю пропасти. Да и сохранился ли еще этот старый обычай? Переносят ли своих невест через порог нынешние женихи? Наверное, этого обычая уже нет, подумала она, глядя на человека, который, как он уверял, был ее мужем в течение одиннадцати лет. Вот он — мягко улыбается, и кажется, что еще не совсем разочарован в жизни. Мир стал слишком сложным, слишком напыщенным и слишком пресыщенным, чтобы снисходить до таких простых удовольствий. Кроме того, из программ Фила, Опры, Салли Джесси и Джеральдо она усвоила, что современные женщины сами не хотят, чтобы мужья переносили их через символические пороги, да, впрочем, теперешние мужчины вряд ли способны носить женщин на руках.

— О чем ты думаешь? — спросил Майкл. В его голосе прозвучало что-то нехорошее, хотя он попытался это скрыть. — Ты, наверное, хочешь войти?

Джейн глубоко вздохнула. Через дверной проем ей был хорошо виден холл. Стены оклеены обоями в красный цветочек. В середине холла начиналась центральная лестница с белыми перилами, покрытая светло-зеленым ковром. Сочетание белого и зеленого цветов придавало дому сказочный вид. Она снова глубоко вздохнула и после короткого колебания сделала шаг и вошла в дверь.

Первым ее впечатлением было, что она попала в настоящее царство света. Свет лился отовсюду — из больших окон гостиной, расположенной слева от холла, и из таких же окон столовой, расположенной справа, из исполинского слухового окна в крыше холла второго этажа. Холл сужался, переходя в лестницы, ведущие во внутренние комнаты дома.

Войдя, Джейн остановилась посреди холла. Ноги ее подкашивались.

— Ты не хочешь обойти дом? — спросил он, не поинтересовавшись, узнаёт ли она родные пенаты.

Она кивнула и последовала за ним в просторную столовую, оклеенную обоями в красную и белую полоску, которые выглядели одновременно очень солидно и очень нежно. Столешницей большого обеденного стола служила светло-зеленая мраморная плита; вокруг стола стояли восемь стульев того же красно-белого цвета, что и стены. В стеклянном серванте размещался сервиз, украшенный красно-белой китайской росписью по фарфору. Был еще в столовой стеклянный бар, наполненный разнообразными напитками. У большого окна в восточных вазах росли разные растения.

— Все это очень мило, — сказала она, пытаясь догадаться, куплены ли эти вазы во время путешествия на Восток, и вошла вслед за Майклом в гостиную.

Это была большая комната, занимающая целиком весь этаж. Стены ее были обиты вощеным ситцем, украшенным растительным орнаментом. Обитая тем же ситцем софа и подобранные в тон кресла стояли вокруг большого каменного камина. По одну сторону камина помещался внушительных размеров книжный шкаф, по другую — роскошная стереосистема. У противоположной стены находилось пианино из сияющего эбонита. Джейн потянуло к пианино; ее пальцы неожиданно скользнули по клавиатуре, сыграв мелодию Шопена.

Родившиеся из ничего звуки наполнили ее удивлением. Она посмотрела на свои пальцы, которые автоматически, хотя и довольно неуклюже нажимали клавиши. Казалось, пальцы просто подзабыли, как это делается. Она подумала, что ее игра — это какой-то рефлекторный акт, не поддающийся разумному объяснению.

— Не волнуйся, — проговорил Майкл. — Это вернется. Только не думай о том, как получается то, что ты делаешь.

— Я не понимаю, что я играю. — В ее голосе прозвучала тоска.

— В детстве ты училась музыке и имела обыкновение то и дело подсаживаться к инструменту и играть одно и то же место из Шопена. — Он рассмеялся. — По правде сказать, я надеялся, что ты не вспомнишь о Шопене. — Улыбка почти сразу испарилась с его лица. — Я прошу прощения. Это просто ничего не значащая болтовня.

— Тебе нет нужды извиняться.

Ее взгляд теперь был прикован к нескольким фотографиям, стоящим на пианино. Среди этих снимков было несколько групповых школьных портретов, на которых были изображены дети, аккуратно построенные по росту; дети очень гордились тем, что их снимают, и воображали перед фотографом. Стоявший в первом ряду мальчик держал в руках маленькую доску со словами «АРЛИНГТОНСКАЯ ЧАСТНАЯ ШКОЛА». Несомненно среди этих детей была и ее дочь.

— Ну-ка, посмотрим, найдешь ли ты ее сама? — спросил Майкл, словно прочитав ее мысли. Он незаметно подошел к ней и теперь стоял позади.

Она почувствовала на шее его теплое дыхание.

Джейн взяла в руки одну из фотографий, взгляд ее равнодушно скользнул по надутым гордостью лицам мальчиков, сосредоточившись на целеустремленных девочках. Узнает ли она собственное дитя?

— Она вторая от края, — подсказал Майкл, прекратив ее мучения, и указал на нежную хрупкую маленькую девочку с длинными светло-каштановыми волосами и огромными глазами. С ног до головы она была одета в желтое; по внешнему виду ей можно было дать не более трех-четырех лет.

— Это младшая группа детского сада, — ответил он на ее немой вопрос. — Здесь ей четыре года.

Он взял следующую фотографию, указал на ту же девочку, подросшую на один год, одетую в розовое и белое; длинные волосы ее были стянуты на затылке в хвостик.

— Старшая группа детского сада.

— А она высокая, — услышала Джейн свой надтреснутый голос.

— Поэтому всегда в последнем ряду. С тех пор как мы сами окончили школу, порядки в этих заведениях не изменились.

Она поставила на место фотографию и взяла третью и последнюю, быстро нашла Эмили, теперь ученицу первого класса, в одежде в черно-белую клетку; волосы распущены и откинуты за спину, улыбка уже не такая широкая, как на предыдущих снимках, она стала более сдержанной и застенчивой. «Это мое дитя», — думала Джейн. Она понимала, что у нее очень симпатичная девочка, но при этом не испытывала никаких материнских чувств, которые, она знала, должна была испытывать. Шестилетняя Эмили Уиттекер