входа в туннель аппарата, положить руки вдоль тела и спокойно лежать. Техник проверил, нет ли в ее волосах металлических шпилек, и, взяв у нее сумочку, передал ее сестре.

— Что будет происходить? — В ее голосе послышались плачущие интонации.

— Все будет в порядке, расслабьтесь и успокойтесь. Это не больно, совсем не больно, уверяю вас.

— Что вы собираетесь делать?

— Сейчас вы совершите маленькое путешествие.

Она села, готовая отказаться от исследования.

— Нет, нет, лежите спокойно! Я обещаю вам, что вы ничего не почувствуете. Постарайтесь расслабиться. Через десять минут обследование закончится.

— А что потом? — спросила она, чувствуя, что стол начинает въезжать в жерло аппарата.

— Лежите совершенно неподвижно, — уговаривал ее техник, — закройте глаза и немного отдохните.

— Увидимся через десять минут, — напутствовал доктор Мелофф, в то время как темнота окутывала ее, как мягкое одеяло.

Тело Джейн слегка вибрировало в такт мягкому жужжанию аппарата, пока она медленно продвигалась вдоль чрева машины. Она хотела открыть глаза и посмотреть, что делается вокруг, но было очень страшно сделать это. Она не помнила, сказали ли ей, что следует закрыть глаза. Они только несколько раз повторили, что лежать надо неподвижно.

— Не двигайся, — беззвучно шептала она себе. — Не верти головой. Не впадай в панику. Не впадай в панику. Не впадай в панику. Не впадай в панику. Не впадай в панику. Не впадай в панику.

Это только на десять минут, напоминала она себе, когда ей хотелось визжать от страха. Только десять минут, и она выйдет из этого проклятого ящика. Десять минут — это такая малая струйка в реке времени. Десять минут — это так мало, чтобы навести о ком-нибудь справки.

Десять минут — это вечность. Для того чтобы прожить десять минут, надо преодолеть бесконечную вереницу секунд. Больше она никогда в жизни не согласится на такое исследование. Во-первых, она больше никогда сюда не придет. Она никогда больше не будет иметь дело с полицией. Она вернется в «Леннокс- отель» и будет сидеть там, пока не кончатся деньги. Вот тогда у нее не останется выбора.

Она убежит, как только представится удобный случай. Много ли на свете людей, которым предоставляется шанс начать жизнь сначала? У многих ли оказывается стертым написанное на грифельной доске их жизни, не важно, сами ли они стирают письмена или кто-то делает это за них? Она получила возможность, за обладание которой многие готовы отдать жизнь. Но готова ли она отдать за это жизнь?

«Нет, — уговаривала она себя. — Даже не начинай думать об этом!» Не сейчас. Ей надо перестать заботиться о том, кем она была и что могла натворить. Она здесь затем, чтобы узнать все это. Может, они смогут сделать это для нее?

Но все же, почему так важно узнать, кто она такая? Посмотрите на массу людей вокруг, которые прекрасно знают, кто они, и видят и свою никчемность, и все ничтожество своего положения. Вот ей был дан шанс начать все сначала, а она беспечно и бездумно выбросила этот шанс в мусорный ящик вместе с плащом и бельем. И вот она влипла. Влипла в нутро какой-то чудовищной машины, которая методично фотографирует ее внутренности и, несомненно, украдкой, по-воровски заглядывает в ее душу и может проникнуть в тайну, которую лучше не разгадывать. Она могла попасть в средоточие той жизни, от которой хотела избавиться.

«Не паникуй, — нашептывал ей на ухо тихий голос. — Через несколько минут все кончится».

«Что кончится? — спросила она у этого голоса. — Что именно кончится?»

«Успокойся. Успокойся. Постарайся не волноваться. Постарайся не расстраиваться. Ты только наживешь себе новые неприятности, если начнешь расстраиваться».

«Что ты болтаешь? Какие такие неприятности я наживу, если начну расстраиваться?»

«Расслабься. Постарайся оставаться спокойной. Ты же знаешь, что ничего хорошего не будет, если ты потеряешь мужество».

«Откуда я могу это знать? Откуда ты можешь это знать? Да и вообще, кто ты такой?»

Голос утонул в жужжании аппарата. Она больше ничего не слышала, кроме мертвой тишины. Она чувствовала себя так, словно вернулась в материнскую утробу и, плавая в водах, ждала, когда придет время родиться. За закрытыми веками она различала цвета: большие пурпурные пятна, зелень лип. Эти цвета перемещались перед ее внутренним взором, как в калейдоскопе. Они плясали, вырывались вперед, потом отступали назад в темноту, чтобы вновь появиться через несколько секунд. Они манили ее за собой; пойдем с нами, говорили они ей, мы проведем тебя сквозь тьму.

Она шла за ними, пока они не исчезли при первом проблеске лучей ярко пылающего солнца. Она поняла, что оказалась одна во влажном тропическом лесу. С экзотических деревьев свисали большие мокрые листья, а она продиралась сквозь густые заросли джунглей. Почва охватывала ее ноги, как высокие зимние сапоги. Что с ней? Она тонет в болоте или попала в зыбучие пески?

Поднявшийся вихрь закружился вокруг ее шеи, грозя сдавить горло, как удав. Потом хватка ослабла, и, потеряв силу, змея отпустила горло. Через несколько секунд ветер подул снова, но теперь он не угрожал, а просто мерно жужжал. Внезапно она почувствовала, что ее тело освободилось от оков.

— Ну вот и все, и не так уж страшно было, — послышался знакомый голос, когда она открыла глаза.

— Доктор Мелофф?

Он улыбнулся:

— На этот раз я даже не спрашивал вас об этом.

Несколько ошарашенная всем пережитым, она села. Где она была? Точнее, где она была эти десять минут?

— Должно быть, я просто спала.

— Это очень хорошо. Вероятно, вы нуждаетесь в отдыхе.

— Мне снился очень странный сон.

— Судя по тому, что произошло в вашей памяти с большей частью вашей жизни, это не слишком удивительно. — Он потрепал ее по руке. — Сестра отведет вас обратно наверх, а я пока займусь результатами томографии. Думаю, это не займет очень много времени.

Это действительно не заняло много времени. Примерно через час он вернулся и сообщил, что результаты в совершеннейшей норме.

— Ну и что теперь?

— Пока не знаю, — ответил он, и она рассмеялась. Ей понравилась его честность.

— Вы не отвечаете на мои вопросы, — сказала она ему и, увидев, как он удивленно поднял бровь, добавила: — Почему вы все время спрашиваете, как вас зовут?

— Чтобы выяснить, нет ли у вас одной гадости, которая называется корсаковским синдромом, — проговорил он застенчиво.

— Звучит, как цитата из какой-нибудь книжки Роберта Ладлэма.

Он засмеялся.

— Да, в самом деле. Вы много его читали?

— Я не знаю.

— Это просто контрольный вопрос.

— А что такое корсаковский синдром?

— Этот синдром включает в себя потерю памяти. Больной не может припомнить, что ему сказали минуту назад, поэтому ему приходится постоянно сочинять.

— Сочинять? Вы подразумеваете, что ему приходится лгать?

Он кивнул.

— Сочинять, — повторила она. — Какое забавное слово.

— Действительно, — согласился он. — Видите ли, вы сообщаете им свое имя, а через минуту они его уже не помнят, поэтому им приходится его придумывать.