поцеловать. Не сомневаюсь, что и Лотти, даже не подозревавшая об этом, ничего не имела против. Но все-таки этого не случилось ни разу. Лотти совершенно не знала, что такое кокетство.

В предпоследний год учебы эти угловатые и усердно занимающиеся юноши постепенно слились в одного. Этот последний назывался Резерфордом Адлером и был евреем. Невозможно рассказывать о нем, не пользуясь словом «гений», и если иметь в виду его нынешние романы и повести, то извинения за преждевременное пользование этим словом станут излишними. Он был живым опровержением бытующего взгляда, будто блестящий математик отличается отсутствием воображения. Его отметки в колледже сделали бы честь молодому Эвклиду – и в то же время он посвящал Лотти легкие юмористические стихи и занимался на стороне страховой агентурой. Будучи от природы застенчив, он скрывал это под напускной развязностью. В общем, он был милый и немножко беспомощный с виду, и шнурки на его ботинках вечно развязывались. Чувство юмора было выражено в нем так сильно и отличалось такой беспощадностью, что граничило с пороком. Товарищи по колледжу не понимали этого и отзывались о нем так:

– Странный парень, какой-то колючий!

Таков был молодой человек, сделавшийся постоянным рыцарем Лотти в течение двух последних лет ее учения, Обитатели пейсоновского особняка обращали на него, да и на Лотти мало внимания. Белла была поглощена своим собственным романом. Генри Кемп только что появился на горизонте. Миссис Пейсон с головой ушла в спекуляцию недвижимостью. В тех редких случаях, когда Резерфорд Адлер появлялся в доме и усаживался, поджидая Лотти, Керри и Белла обычно спешили куда-нибудь по своим делам. Поэтому обычно не кто иной, как тетя Шарлотта, встречала его приблизительно такими словами:

– Здравствуйте, молодой человек! Ах да, вы мистер Адлер. Лотти сейчас выйдет.

Минута молчания. Затем тетя Шарлотта любезно спрашивала:

– Гм, как идут ваши занятия?

Много лет спустя Адлер описал тетю Шарлотту в одной из своих книг. Описал он и Лотти, и миссис Пейсон тоже. Он имел все основания запомнить миссис Пейсон.

Незадолго до выпуска Лотти миссис Пейсон наконец заметила молодого человека. Вероятно, и Белла соизволила обратить на него внимание, высказав, правда, кое-какие возражения. Как бы то ни было, когда молодой Адлер появился вновь в доме на Прери-авеню, навстречу ему выплыла по изрядно выцветшей реке ковра уже сама миссис Пейсон.

– Как поживаете? – сказала миссис Пейсон, по ее взгляд говорил: «Что вам здесь нужно, молодой человек?»

Резерфорд Адлер хотел встать с кресла, в котором его длинное тощее тело было согнуто пополам. Но ужасная застенчивость вдруг приковала его железными обручами к месту. Когда наконец отчаянным усилием воли он сбросил их и неловко встал, было уже слишком поздно. Миссис Пейсон успела сесть – если можно назвать сидением ту каменную позу, которую она приняла на самом краешке самого жесткого из жестких кресел гостиной.

Желтая костлявая Керри Трифт расцвела… нет, это слово не годится… превратилась в стройную седую даму с довольно внушительной и благородной внешностью. Седые волосы в особенности придавали ей обманчиво располагающий вид.

– Разрешите узнать, как звали вашего отца? – осведомилась она – и только.

Но девятнадцать столетий, казалось мальчику, слышал он этот вопрос, задаваемый таким тоном.

– Адлер, – ответил он.

– Я знаю. Но я хочу узнать его имя.

– Эйбрахам – его звали Эйбрахам А. Адлер. «А» – это означает Айзик.

– Эйбрахам Айзик, – медленно повторила миссис Пейсон; в ее устах это звучало как оскорбление.

– Ваш отец тоже носил имя Айзик, если не ошибаюсь? – сказал юноша.

– Его звали Айзик Трифт.

Айзик совершенно другого рода, не имеющий никакого отношения к библейскому джентльмену. Айзик из Новой Англии, которого не следует путать с его тезкой из Палестины.

– Да, припоминаю, мой дедушка часто говорил о нем.

– Неужели? Разрешите узнать, в какой связи?

– Видите ли, он поселился в Чикаго в тридцать девятом году, почти в одно время с вашим отцом, если не ошибаюсь. Они встречались в молодости. Дед был одним из чикагских пионеров.

Брови миссис Пейсон выразили сомнение.

– Я что-то не встречала упоминаний о нем в книгах о старом Чикаго.

– И не могли встретить, – сказал Адлер, – его там нет.

– Почему?

– Он был еврей, – последовал лаконичный ответ.

Миссис Пейсон встала. Юноша тоже поднялся с кресла. Теперь он сделал это без труда. Скованность и неловкость движений исчезли… Их место заняла точная грация, какой-то легкий мускульный ритм.

– Да, дед мой давно умер, – вежливо продолжал он, – отец тоже.

– Боюсь, Лотти сегодня не может пойти с вами, – сказала миссис Пейсон, – она слишком много развлекалась в последнее время. Ее занятия от этого страдают. Ведь девушки в наше время…

– Понимаю. Простите, пожалуйста!

Он слегка поклонился. В этом поклоне не было ничего заискивающего. Минут десять назад вам бы и в голову не пришло, что он способен так непринужденно и изящно поклониться. Он направился к двери, ведущей в вестибюль. По пути взгляд его упал на портрет Айзика Трифта, висевший над коричневато- красным камином. Адлер на мгновение приостановился, глядя на него.

– Это удачный портрет вашего отца?

– Говорят, он здесь очень похож.

– Вероятно, это так. Теперь я понимаю, почему мой дед был до конца на его стороне.

– Был на его стороне! – воскликнула она, но тон ее сделался несколько менее язвительным. – В чем, разрешите спросить?

– Дед потерял состояние, когда одна фирма, которой он доверял, оказалась… ну, когда один из ее членов оказался не заслуживающим доверия…

Когда Адлер стал старше, ему всегда становилось стыдно при воспоминании о том, что он опустился до мести женщине. Но в то время он был так молод, а она так глубоко его оскорбила!

Юноша снова повернулся к дверям. И в них стояла Лотти, храбрая, но все же недостаточно храбрая Лотти. Она не рискнула надеть белое платье, свое выходное платье. Мать запретила ей сойти вниз. И все же она пришла. В ней было больше храбрости – не намного, но все же больше, чем когда-то в Шарлотте.

– Я… Я не могу пойти на вечер, Форд, – запинаясь, выговорила она.

– Ничего, ничего, – ответил он.

И вот, перед лицом седовласой и возмущенной Керри Пейсон, он подошел к Лотти, взял ее своей тонкой смуглой рукой за плечо, притянул к себе и поцеловал, едва коснувшись губами ее лба.

– Прощайте, Лотти! – сказал он. И быстро вышел.

Лотти стала «нужна дома» еще до ухудшения зрения у тети Шарлотты. Последняя должна была ежедневно ходить к окулисту, и Лотти провожала ее. Дело было еще до появления дребезжащего электрического автомобиля. Эти обязанности никогда не вызывали в Лотти упреков по адресу тети Шарлотты. Между двумя женщинами уже существовала известная близость и взаимное понимание, хотя одной едва исполнилось двадцать лет, а другой перевалило за шестьдесят, и обе не отличались разговорчивостью. Лотти никогда не могла забыть этих двух часов тоскливого ожидания в приемной знаменитого специалиста. Изредка, когда ждать приходилось слишком долго, Лотти на часок уходила за покупками или забегала в контору матери. Миссис Пейсон обычно бывала занята с клиентами и окружена картами, планами, документами, синими папками с бумагами. Но если одна из дочерей осмеливалась побывать в городе, не заглянув к ней в контору, это принималось миссис Пейсон как преднамеренное оскорбление или как неуважение к родительскому авторитету. Лотти ненавидела дощечку на дверях:

– О, ты занята, мама!

Миссис Пейсон подняла глаза. Взгляд ее ни в коем случае нельзя было бы назвать рассеянным. В