Каков был первый кафтан, с которым мы познакомились вскоре после того, как научились читать, — знаменитый «Тришкин кафтан» у Крылова? Тришка явно был бедным, неимущим человеком, иначе вряд ли бы ему понадобилось перекраивать самому свой продравшийся кафтан. Стало быть, речь идет о простом русском кафтане? Отнюдь нет — на Тришкином кафтане были фалды, которых крестьянский кафтан никогда не имел. Следовательно, Тришка перекраивает «немецкий кафтан», подаренный ему барином. И не случайно в этой связи Крылов сравнивает длину переделанного Тришкой кафтана с длиной камзола — тоже типично дворянской одежды.

Любопытно, что для малообразованных женщин всякая одежда, надеваемая в рукава мужчинами, виделась кафтаном. Других слов они и не знали. Гоголевская сваха называет кафтаном фрак Подколесина («Женитьба»), Коробочка — фрак Чичикова («Мертвые души»).

Разновидностью кафтана была ПОДДЁВКА. Лучшую характеристику ее дал блестящий знаток русского быта драматург А.Н. Островский в письме артисту Бурдину: «Если ты называешь поддевкой кафтан со сборками сзади, который застегивается на одну сторону на крючках, то именно так должны быть одеты Восмибратов и Петр». Речь идет о костюмах персонажей комедии «Лес» — купце и его сыне.

Поддевка считалась более благообразным одеянием, нежели простой кафтан. Щеголеватые поддевки без рукавов, сверх полушубков, надевали состоятельные ямщики. Носили поддевку и богатые купцы, и, ради «опрощения», некоторые дворяне, например Константин Левин в своей деревне («Анна Каренина»). Любопытно, что, подчиняясь моде, как некий русский национальный костюмчик, маленькому Сереже в том же романе сшили «сборчатую поддевку».

СИБИРКОЙ назывался короткий кафтан, обычно синего цвета, сшитый в талию, без разреза сзади и с невысоким стоячим воротником. Сибирки носили лавочники и купцы и, как свидетельствует Достоевский в «Записках из Мертвого дома», заводили себе и некоторые арестанты.

АЗЯМ — разновидность кафтана. Шился он из тонкой ткани и носился только летом.

Верхней одеждой крестьян (не только мужчин, но и женщин) служил АРМЯК — тоже разновидность кафтана, сшитая из фабричной материи — толстого сукна или грубой шерсти. Богатые армяки выделывались из верблюжьей шерсти. Это было широкое, долгополое одеяние вольного покроя, напоминающее халат. Темный армяк носил тургеневский «Касьян с Красивой Мечи». Армяки мы часто видим на некрасовских мужиках. Стихотворение Некрасова «Влас» начинается так: «В армяке с открытым воротом, / С обнаженной головой, / Медленно проходит городом / Дядя Влас — старик седой». А вот как выглядят некрасовские мужички, дожидающиеся «у парадного подъезда»: «Загорелые лица и руки, / Армячишко худой на плечах, / По котомке на спинах согнутых, / Крест на шее и кровь на ногах….» Тургеневский Герасим, выполняя волю барыни, «накрыл Муму своим тяжелым армяком».

Армяки часто носили ямщики, надевая их зимой сверх полушубков. Герой повести Л. Толстого «Поликушка» едет за деньгами в город «в армяке и шубе».

Гораздо примитивнее армяка был ЗИПУН, который шили из грубого, обычно домотканого сукна, без воротника, с раскошенными полами. Увидев сегодня зипун, мы сказали бы: «Балахон какой-то». «Ни кола, ни двора, / Зипун — весь прожиток», — читаем в стихотворении Кольцова про бедного мужика.

Зипун был своего рода крестьянским пальто, предохраняющим от стужи и непогоды. Носили его и женщины. Зипун воспринимался как символ бедности. Недаром пьяный портной Меркулов в рассказе Чехова «Капитанский мундир», хвалящийся былыми высокопоставленными заказчиками, восклицает: «Пущай лучше помру, чем зипуны шить!»

В последнем номере своего «Дневника писателя» Достоевский призывал: «Дослушаем серых зипунов, что-то они скажут», имея в виду бедный, трудовой народ.

Разновидностью кафтана была и ЧУЙКА — длинный суконный кафтан халатного покроя. Чаще всего чуйку можно было видеть на купцах и мещанах — трактирщиках, мастеровых, торговцах. У Горького есть фраза: «Пришел какой-то рыжий мужчина, одетый мещанином, в чуйку и высокие сапоги».

В русском быту и в литературе слово «чуйка» иногда употреблялось как синекдоха, то есть обозначение ее носителя по внешнему признаку — недалекого, невежественного человека. В поэме Маяковского «Хорошо!» есть строки: «Салоп говорит чуйке, чуйка салопу». Здесь чуйка и салоп — синонимы заскорузлых обывателей.

Домотканый кафтан из грубого некрашеного сукна назывался СЕРМЯГОЙ. В рассказе Чехова «Свирель» изображен старик-пастух в сермяге. Отсюда эпитет сермяжный, относящийся к отсталой и бедной старой России — сермяжная Русь.

Историки русского костюма отмечают, что для крестьянской одежды не существовало строго определенных, постоянных названий. Многое зависело от местных говоров. Некоторые одинаковые предметы одежды в разных говорах назывались по-разному, в других случаях одним словом в различных местах назывались различные предметы. Это подтверждается и русской классической литературой, где понятия «кафтан», «армяк», «азям», «зипун» и другие нередко смешиваются, иногда даже у одного и того же автора. Однако наиболее общие, распространенные характеристики этих видов одежды мы сочли своим долгом привести.

Из крестьянских головных уборов только недавно исчез КАРТУЗ, имевший непременно околыш и козырек, чаще всего темного цвета, иначе говоря — неформенная фуражка. Картуз, появившийся в России в начале XIX века, носили мужчины всех сословий, сначала помещики, потом мещане и крестьяне. Иногда картузы были теплыми, с наушниками. Манилов («Мертвые души») появляется «в теплом картузе с ушами». На Инсарове («Накануне» Тургенева) «странный, ушастый картуз». В картузах ходят Николай Кирсанов и Евгений Базаров («Отцы и дети» Тургенева). «Изношенный картуз» — на Евгении, герое «Медного всадника» Пушкина. В теплом картузе путешествует Чичиков. Иногда картузом называлась и форменная фуражка, даже офицерская: Бунин, например, вместо слова «фуражка» употреблял «картуз».

У дворян была особая, форменная фуражка с красным околышем.

Здесь надо предупредить читателя: слово «картуз» в старину имело и другое значение. Когда Хлестаков приказывает Осипу посмотреть в картузе, нет ли там табака, речь идет, конечно, не о головном уборе, а о мешочке для табака, кисете.

Простой трудовой люд, в частности ямщики, носил высокие, округлые шапки, прозванные ГРЕЧНЕВИКАМИ — по сходству формы с популярной в то время лепешкой, испеченной из гречневой муки. ШЛЫКОМ пренебрежительно называлась всякая крестьянская шапка. В поэме Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» есть строки: «Гляди, куда деваются крестьянские шлыки». На ярмарке мужики оставляли свои шапки трактирщикам в залог, чтобы позднее выкупить.

В названиях обуви особых изменений не произошло. Низкая обувь, как мужская, так и женская, в старину называлась БАШМАКАМИ, ботинки появились позднее, ничем существенно не отличаясь от башмаков, но дебютировали в женском роде: на ноге у героев Тургенева, Гончарова, Л. Толстого была БОТИНКА, а не ботинок, как говорим мы сегодня. Кстати, ботинки, начиная с 1850-х годов, активно вытеснили почти непременные для мужчин сапоги. Особо тонкая, дорогая кожа для сапог и другой обуви называлась ВЫРОСТКОВОЙ (из шкуры теленка менее чем годичного возраста) и ОПОЙКОВОЙ — из шкуры теленка, еще не перешедшего на растительный корм.

Особо щегольскими считались сапоги с НАБОРОМ (или сборками) — мелкими складками на голенищах.

Еще лет сорок назад многие мужчины носили на ногах ШТИБЛЕТЫ — ботинки с крючками для наматывания шнурков. В таком значении мы встречаем это слово у Горького и Бунина. Но вот уже в начале романа Достоевского «Идиот» мы узнаем о князе Мышкине: «На ногах его были толстоподошвенные башмаки со штиблетами — все не по-русски». Современный читатель умозаключит: не только не по-русски, но и не по-людски вовсе: две пары обуви на одном человеке? Однако во времена Достоевского штиблеты означали то же, что гетры — теплые чехлы, надеваемые поверх обуви. Эта западная новинка вызывает ядовитые замечания Рогожина и даже клеветническую эпиграмму на Мышкина в прессе: «Возвратясь в штиблетах узких, / Миллион наследства