Апогей славы этой русской актрисы падает на годы Первой мировой войны[27]. Молодая, талантливая, обольстительно красивая, она снискала лавры как у москвичей, так и у петербуржцев. Ей посвящали хвалебные рецензии и восторженные стихи, открытки с её портретом печатались большим тиражом, от поклонников и поклонниц не было отбою. Полевицкой восхищался Блок, Леонид Андреев специально для неё написал роль Консуэлло в пьесе «Тот, кто получает пощёчины».
Во всех лекциях по истории драматического искусства России упоминается знаменитая «семиминутная пауза Полевицкой»: играя свою коронную роль Лизы в инсценировке «Дворянского гнезда» Тургенева, актриса держала в напряжении зрительный зал целые семь минут, не произнося ни слова! Это сцена, когда Лиза перед уходом в монастырь прощается со своей комнатой. Семь минут молчания для театра – невероятно много, но зал не скучал, а заливался слезами. Впервые эту историю я узнал весной 1941 года на спектакле «Дворянское гнездо» в летнем здании театра ЦДКА, где Лизу весьма слабо и, разумеется, без единой минуты молчания играла Клавдия Половикова, мать ставшей потом известной Валентины Серовой.
…Но вот революция, Гражданская война. Полевицкая вместе с мужем – режиссёром В.Ф. Шмидтом, австрийцем по национальности и подданству, оказывается где-то на юге, у Деникина, а затем с разгромом белых армий оседает в чужой, далёкой Вене. Поначалу выступает в русских зарубежных труппах, затем и в немецких, для чего тщательно шлифует свой немецкий язык. Снимается во второстепенных ролях в немых фильмах, а постарев, делается чем-то вроде режиссёра, помогает ставить пьесы русских авторов. Болеет и умирает муж, Полевицкая остаётся одинокой, сдаёт комнаты, иногда подрабатывает даже стиркой и мытьём полов.
Начинается Вторая мировая война. Не Полевицкая возвращается в Россию, а Россия в лице Советской Армии приходит в Вену к Полевицкой. Кругом снова русская речь, русские лица. Она вступает в Австро- советское общество, деятельно содействует постановке на венской сцене произведений русских драматургов.
Детей нет, чужбина надоела, Полевицкая жаждет вернуться на родину – её не пускают. За ней числятся грешки: работала «консультантом по русскому быту» в геббельсовских антисоветских фильмах. Об этом мне говорили сотрудники советской военной администрации в Австрии. Теперь же венские театры привлекали актрису в качестве такого же консультанта при постановке русских пьес. Но старый русский быт Полевицкая либо забыла, либо плохо знала. Я видел «Бесприданницу» в Бургтеатре: купцы ходили в каких-то немыслимых лапсердаках, слуги носили самовар краном к животу, черёмуха сильно смахивала на развесистую клюкву. Советского же быта Полевицкая, естественно, и не видела.
Старую актрису приглашали на посольские приемы, там я её впервые и увидел – крупная, респектабельная женщина с породистым лицом, вся в драгоценных или полудрагоценных камнях.
Только в 1956 году ей разрешили репатриироваться. Переезд, в её возрасте, при обилии вещей, оказался нелегким. В марте 1957 года она пришла ко мне в ВОКС «излить душу».
Квартиру ей пока не дали, плакалась она, временно поселилась у племянницы, с которой до того не была знакома. Поначалу, когда заграничная тётушка раздаривала московской родне зарубежные тряпки, к ней относились любезно. Когда запасы исчерпались, дали понять, что она весьма стесняет семью. А куда деваться – квартиру не снимешь.
Полевицкая привезла из-за границы большой и ценный, по её словам, архив, свой и мужа: фотографии, письма, афиши, разные театральные документы. В тесную квартиру племянницы ящики поместить было невозможно. Кафтанов, заместитель министра культуры, разрешил на время поместить архив в каком-то министерском складе. Там его промочили дожди, многое разворовали.
С работой тоже ничего не получалось. Хотели её направить в Малый театр, но там против неё восстали знаменитые «старухи», не желавшие уступать пришелице роли, – Яблочкина, Турчанинова, Рыжова. Попыталась устроиться в другой театр – та же история: «Ведь в Москве у вас пожилых актрис гораздо больше, чем молодых». Так в театр, даже на разовые выступления, не попала.
Зачем она мне всё это рассказывала, непонятно. Если не мог ей помочь Кафтанов, тем менее мог помочь я. Просто решила поплакаться. Но при этом сохраняла гордый, аристократический тон, характер выявлялся нелёгкий. Дважды поправила моё якобы неправильное произношение каких-то слов: «Вообще русский язык в России сильно испортился».
С тех пор я её не видел. Слышал как-то по радио, великолепно читала «Саламбо» Флобера. Квартиру наконец ей дали, где-то на Кутузовском проспекте. Приветливо её встретили только в ВТО, но от этого общества ветеранов сцены трудоустройства ожидать было нельзя.
Дважды ей удалось сняться в кино – в роли старой барыни в «Муму» Тургенева и в роли графини в «Пиковой даме». Давала уроки в Щукинском училище. Последние годы провела в Московском доме ветеранов сцены, где тихо и незаметно скончалась в возрасте 92 лет.
Останься Полевицкая после 1917 года в России, всё было бы, конечно, иначе. И в театре бы работала, и звание народной получила бы, и награды к юбилеям, и пользовалась бы всеобщим почётом. А тут, однажды выпав из обоймы, новую жизнь наладить на родине уже не смогла: никому она не нужна была, словно призрак, пришедший из другой эпохи.
Я видел её в роли графини в «Пиковой даме». Эта роль удалась ей. Неслучайно – она играла саму себя. Всё лучшее у неё осталось в молодости.
Виктор Розов
В.С. Розов
Пишу об этом интересном и популярном драматурге лишь потому, что вопреки обыкновению записал по свежей памяти беседу с ним (вернее, его высказывания) в Агентстве печати «Новости» 7 мая 1963 года[28]. Этот «возмутитель спокойствия» в жизни и в искусстве всегда меня привлекал. Разговор шёл о какой-то написанной им для АПН статьи – то ли «зарезанной», то ли выхолощенной (но не мною). Некрасивый, лысоватый драматург был чрезвычайно взволнован и говорил с необычайным темпераментом. Слушать его было увлекательно. Речь его шла не столько о злополучной статье, сколько об общем положении в искусстве и литературе.
Напомню, что в то время в идеологической жизни наметился поворот вправо, закончившийся снятием Хрущёва в октябре 1964 года. Особенно болезненно официальная критика воспринимала проскальзывавшие в литературу и на сцену мотивы «конфликта поколений», за которым усматривали злонамеренною попытку противопоставить старшее («сталинское») поколение и молодёжь, идейно сформировавшуюся (или формирующуюся) под воздействием развенчания культа Сталина.
РОЗОВ: Я вообще в полном недоумении от происходящего. Договорились до того, что будто бы вообще нет поколений. А ведь каждое новое поколение вносит в жизнь что-то своё – такова диалектика. Искусство постоянно обогащается новым, так и должно быть, а у нас все новинки склонны приписывать буржуазным влияниям. Это страшно! Есть люди в искусстве, которые хотят канонизировать сложившиеся приёмы.
Очень боятся западных влияний. Да, могут быть отрицательные воздействия от общения с врагом, но отсиживаться, прятаться от него – это тоже не подвиг. Очень боюсь, что с повышением материального уровня жизни новое поколение духовно оскудеет, общественная энергия его упадёт. Это большая угроза. А ведь надо быть впереди США не только по молоку и яйцам, но по типу человека.
Слушавший всё это с кислой миной один из наших сотрудников, человек весьма консервативных убеждений, вставил тут свою реплику:
– Но ведь в этом старшее поколение и хочет всячески помочь нашей молодёжи.
Розов сардонически расхохотался:
– Да, помочь, фига с два – вот что делают, – тут он сложил пальцы в толстый кукиш. – Не верят нашей молодёжи – в этом всё дело. А у нас золотая, необыкновенная молодёжь, это надо чувствовать. У неё какие-то новые клетки развиваются, каких раньше не было.
Известно, что и тогда, и поныне этот друг и радетель молодёжи с трудом пробивал на сцену свои новые, новаторские пьесы. Далеко не все они увидели свет рампы, во всяком случае в первоначальном виде. Редкий пример многолетней верности одной и той же теме, одной и той же идее: молодёжь лучше стариков.
Константин Симонов
К.М. Симонов
