вскочила с кровати, шаря в полутьме, с трудом нашла голенища старых, подшитых валенок и торопливо надела их. В оба окошка маленькой спальни лезли сумерки. За высохшими обоями, как всегда, шуршали тараканы, а может быть, древесные жуки-короеды. Из кухни доносилась сдержанная ругань уже нескольких мужских голосов, послышалась глухая возня, а потом кто-то сдавленно вскрикнул и тут же, словно захлебнувшись, умолк.

Придерживая одной рукой сползавшую с плеча шаль, Маринка открыла дверь и замерла на пороге. Зажав нос ладонью, Тимка пятился к выходу. К его хищно поджатым губам и небритому подбородку скатывались темные струйки крови. Не видя Маринки, Архип ударил Берендея по скуле еще раз и вместе с дверью вышиб в сени. В окно было видно, как подрядчик выскочил на двор. Перед ним неожиданно возникли две в коротких полушубках тени. Они легко и ловко подняли Тимку на кулаки и швырнули в сугроб. Позднее стало известно, что подрядчик Берендеев в тот вечер неудачно наскочил на полный состав стачечного комитета прииска Васильевский. Заседание стачкома после этого не состоялось, зато Тимка исчез с прииска навсегда.

В это утро рассвет, словно предвещая нелегкий день, входил в дом Матрены Дмитриевны робко и медленно. Потухающая лампа слабо освещала выгоревшие обои цвета ржаной соломы. Дожидаясь Архипа, Маринка всю ночь не спала. Едва закрыв глаза, она видела то табуны гривастых кобыл и тонконогих жеребят, то пастбище в предгории Алимбетки, усыпанное ярко горящими тюльпанами. А когда видение проходило, оставался мурлыкавший у ног котенок, он комкал и перепетлял пряжу и затащил клубок под лавку. Жизнь казалась нелепой, такой же запутанной, как этот клубок пряжи. Маринка встала с постели, подошла к столу. Отпив из чашки глоток холодного чая, она потушила чадящую лампу и, судорожно вздохнув, начала одеваться.

– А может, туда не надо ехать, Марина? – тихо и как-то несмело спросила вошедшая Матрена Дмитриевна. За долгую, томительную ночь такой разговор возникал не один раз. Марина упорно настаивала на своем, и уговорить ее было невозможно.

– Ах, тетка Матрена, ну зачем вы опять начинаете…

– Но я не то чтобы отговорить… Я все думаю, в каком ты виде…

– В каком уж есть, – чуть слышно ответила Маринка. – Я ведь все равно пойду, уж что бы там ни было…

– Ну, бог тебе спаситель! – Матрена перекрестилась, подала ей шаль. Жена ли она ему, нет ли, но она мать его будущего ребенка. Его дорога была и ее дорогой. Тут переплетались не только обычай и долг, а многое другое…

Наспех свезенные солдатами в одно место, убитые лежали как попало на соломе, торопливо разбросанной возле сарая. Неприкрытые лица, кожаные сапоги, валяные остроносые пимы, бушлаты, полушубки, рукавички и варежки на застывших руках слабо запорошил белый снежок, лениво пошевеливались на ветерке мертвые волосы. Все это было освещено холодным еще апрельским солнцем.

Неподалеку от сарая, почти напротив распахнутой настежь двери, лежал Кодар. Маринка узнала хорошо знакомые ей сапоги с длинными голенищами, с заправленными в них войлочными ичигами и короткую, на меху куртку. Архип Гордеевич снял с лица Кодара шапку, подбитую лисьей шкуркой. Маринка увидела худое, небритое лицо, чужие, плотно сжатые губы, непривычно заострившийся нос с характерной горбинкой, высокий лоб, чистый, гладкий, еще нисколько не отмеченный тленом, навсегда закрытые глаза.

Полуденное апрельское солнце начинало слегка плавить голубые на Витиме сугробы. В холодных закопченных трубах застыл дым. За черным забором – безмолвная, заброшенная шахта, напоминающая о волшебном металле, из-за которого убиты все эти люди в разномастных кожухах, зипунах, душегрейках, армяках. Впрочем, ничего этого Маринка не видела. Она даже не заметила, что была тут не одна. Сюда беспрерывно и молча вереницей шли люди. Сняв головные уборы, долго стояли они и насупленно смотрели на припорошенные снежком лица.

Возвращаясь со станции, Маринка вдруг вскрикнула и, хватаясь за плечо Архипа, начала сникать. Он подхватил ее на руки и осторожно понес к дому. К утру у Маринки родился мальчик. Его назвали Василием.

Наконец в начале мая в сопровождении юрисконсульта «Ленского товарищества» иркутского адвоката Переломова на Лену прибыл сам Белозеров, которого с нетерпением давно ожидало все местное начальство. Сознательно опоздав к зимнику, главный управляющий задержался на несколько дней в Иркутске, поочередно навещая двух губернаторов, гражданского Бантыша, военного Князева и многих, связанных с их управлением чиновников. Одному богу известно, сколько в это время осело там витимского золота. Белозеров даже приехал без стражников, в игривом и бодром состоянии духа. До Бодайбо они следовали с адвокатом пароходом, а отсюда в специальном вагоне поездом. Узнав о приезде главного управляющего, на вокзале сгруппировалась было бодайбинская полиция, но Белозеров велел ей разойтись. В Надеждинске его встретила небольшая кучка чиновников во главе с Теппаном. Главный витимский воротила поздоровался со всеми весело и непринужденно, как будто бы ничего здесь без него не произошло. Позже, у себя в резиденции, выслушав доклад Теппана, сказал с присущей ему беспощадностью:

– Вы, господин хороший, своими дурацкими распоряжениями прикончили дело и заодно оттяпали себе башку. Вам осталось одно…

Но Теппан уже не стал дослушивать, что ему осталось… Закрыв лицо руками, выскочил вон.

Белозеров решил сразу же взять быка за рога. Через юриста Переломова он предложил рабочим избрать новую делегацию и прислать к нему для переговоров.

Вместо делегации стачечный комитет, который к этому времени стал полностью большевистским, находясь на нелегальном положении, прислал одного человека, Архипа Буланова, предварительно договорившись с Переломовым, что представитель стачкома не будет арестован или задержан полицией.

Белозеров принял Буланова в своем служебном кабинете, пол которого от стены до стены был застлан мягкими коврами. Когда Архип вошел, главный управляющий сидел за столом. На нем была темно-зеленая вельветовая куртка с прямым воротником, застегнутая до широкого, мясистого подбородка, заросшего густой темноватой шерстью.

– Почему один явился? – пристально рассматривая чернобрового, чисто выбритого Архипа, спросил Белозеров.

– Если уж схватят, так одного меня, – ответил Буланов.