– Если сердито попросим.

– Берега круты, – показал на карте бригадир. – Сам остров, как крепость. Но должно же быть место, где можно высадиться?

– Только вот здесь, – Головатый показал на карте.

– Почему именно здесь?

– А тут у них стоит батарея. Значит, слабое место.

– Надо бы это разведать, – сказал бригадир. – Промерить глубины. Узнать: сильна ли батарея. Какие там пушки. Можно ли к берегу подойти на галерах?

Договорились о дне и часе ночной вылазки к острову. Условились держать связь. Английскую горькую водку Головатый не одобрил. Послал казака в лодке за горилкой. Закусывал переспелым арбузом и хлебом, на который густо мазал коровье масло. Учил бригадира этой закуске, и Рибас, отведав, заподозрил, что кошевой атаман отчасти гурман. Головатого и в глаза и заглазно казаки называли Соломоном, но в уместности этого прозвища бригадир убедился, когда его сотрапезник сказал:

– Много казаков может полечь на острове. Надо так сделать, чтобы у них был прямой интерес взять его.

– Князь при успехе дела всех наградит.

– Так-то оно так, – Головатый крутил смоляной ус – Но сейчас уж листопад. О чем казак думает? Где зимовать придется. Пусть Потемкин распорядится, что казаки на Березани устроят свой кош, куреня поставят. За свой курень, даже если его еще и нет, другая война будет.

Рибас обещал снестись с князем. Позже Головатый доносил, что вокруг острова великие мели и подводные камни, которых нет только возле турецкой батареи. Бригадир приплыл от очаковского берега к кинбурнскому, и был встречен в шатре атамана обильным столом.

– Поставим кош на Березани, угостим вас, бригадир, гетьманским борщем. А сейчас не взыщите – вот кулеш, вот шпундра.

Узнав, что на столе и печенка с чесноком, и караси в сметане, а шпундра – это кабанья грудинка в свекольном квасе, бригадир развел руками:

– В пехотных полках и каше рады, а у вас такие яства.

– В плавнях добываем, – ответил Головатый. – Вчера двух кабанов взяли. А караси эти уж нам надоели.

– Разрешил вам князь ставить кош на Березани, – сообщил Рибас, и атаман повеселел:

– На березанский обед приглашаю! Султанских блюд не обещаю, но мясные пальчики будут. У меня повар – крещеный турок.

Условились брать остров двумя подходами. Сначала на мель выйдут казачьи лодки, схлестнутся с батареей, а потом Рибас подведет галеры. И седьмого ноября под моросящим рассветным дождем начали дело по плану. Двадцать дубов с легкими пушками устремились в лоб на батарею, на которой шесть медных английских гаубиц не заставили себя ждать – окутались дымом, эхо пальбы раскатилось над темной черноморской волной, картечь жалила нещадно. Казаки не отвечали. С палубы галеры в трех милях от острова Рибас наблюдал в зрительную трубку крепость, где поняли, что предпринимается десант, и через палисады и вал к батарее скатилось до роты зеленых фесок.

Как только зашуршал песок под днищами, с дубов ударил пушечный и ружейный залп, крестясь у бортов, выхватывая сабли, казаки прыгали в воду и под картечью бежали к берегу, у кромки воды падали, поджидали отставших, и Головатый поднял сотню на приступ.

Бригадир не стал дожидаться исхода сабельной рубки, повел галеры к острову. Две из пяти тотчас сели на мель. Схватка в ложементах при батарее еще продолжалась, когда Рибас приказал бить пушкам с галер, целясь по валу, чтобы отрезать возможную помощь из крепости. А крепостные батареи, не считаясь с тем, что бой на берегу не угас, стали бить и по своим и по чужим – остатки зеленых фесок хлынули за вал. С трех галер бригадир обстреливал крепость три четверти часа. Затем велел выпустить три ракеты в сторону Очакова, сошел в лодку, на ней добрался до мелководья и пошел к берегу по пояс в холодной воде, которую рябила шипящая картечь.

– Зачем ракеты? – спросил Головатый, когда Рибас лег рядом в ложементе.

– Три фрегата сейчас от Очакова подойдут. Потери большие?

– Человек двадцать с богом беседы ведут.

После вынужденного ноябрьского купанья многих тряс озноб и захваченный матросами бригадира бочонок водки пришелся кстати.

– Маловато нас для штурма, – сказал Головатый. – А сидеть тут до ночи – горилки не хватит.

– Готовь атаку, – сказал бригадир. – Дождемся фрегатов и под их пушки пойдем.

Но когда фрегаты приблизились и загрохотали пушки больших калибров, на валу крепости появился турок с белым флагом на пике.

– Сдаются или выманивают? – сомневался Головатый.

– Пошли охотников на проверку.

Казаки-добровольцы вернулись с известием, что крепость сдается при условии, если гарнизон выпустят в Очаков. Рибас тотчас послал в главную квартиру Потемкина гонца, и тот вернулся после полудня с приказом: требовать безусловной сдачи. Турки раздумывали до первого залпа с фрегатов и сдались. Двухбунчужный Осман-паша вывел на вал триста двадцать солдат гарнизона. Удача объяснялась тем, что турецкий флот ушел к румельским берегам и что осажденные опасались: ядра с фрегатов попадут в минные погреба, доверху наполненные порохом. В трофеи зачислили двадцать одну пушку и две тысячи четвертей муки.

Головатый связывал бечевой одиннадцать зеленых знамен, чтобы везти их в ставку, когда бригадир почувствовал адскую боль в ногах, схватился за плечо атамана.

– Что? – спросил тот.

– Ноги…

Головатый усадил бригадира на землю, подозвал казаков и они отнесли Рибаса в лодку, где были раненые, которых отправляли в Кинбурн. «Надо благодарить судьбу, что болезнь вернулась тогда, когда дело было сделано» – думал бригадир. В Кинбурне его поместили в комнату при лазарете без печи, а из окна дуло. Кинбурнский лекарь осмотрел ноги, покачал головой: это надолго. Прослышав о беде к Рибасу зашел выздоравливающий Суворов.

– Я еще в июле предлагал взять Березань, – сказал он. – А дождались холодов. О Максимовиче знаете?

Страшную повесть выслушал бригадир от генерал-аншефа. Генерал-майор Максимович, тот самый, что ходил у любовницы Потемкина в полковниках, дежурил на левом фланге у Лимана, не выставил пост охраны и османы изрубили пятьдесят человек. Головы убитых солдат, барона Аша и самого Максимовича насадили на пики и поставили на валу. Это была месть за Березань. Потемкин приказал отрубить головы убитых турок и привезти их в лагерь. Здесь они лежали горкой, но мало кто пришел посмотреть на них, и к вечеру их засыпали землей.

– Где мой полк? – спросил бригадир, когда Суворов собрался уходить.

– В Збурьевске, на Лимане, – ответил генерал-аншеф. – Но вам нужен полный покой. Выздоравливайте. Я буду заходить.

От Базиля Рибас получил короткую записку о том, что за Березань его ждут почести. Базиль советовал немедля отправиться в Херсон. От лекаря бригадир узнал, что Эммануил в Кинбурне, лежит в забытьи из-за открывшейся раны руки.

– Я повидаю его и немедленно отправлюсь к своему полку, – заявил Рибас лекарю.

– Я запрещаю вам сей шаг, – сказал лекарь и обещал призвать на помощь генерал-аншефа. Рибас писал Базилю Попову: