Оказалось, что генерал-губернатор Архаров и его «архаровцы» приготовили государю сюрприз: приказали обывателям красить дома, как шлагбаумы. Архаров получил от Павла дурака, был выгнан, генерал Буксгевден занял его место, но чтобы сюрпризов больше не было, за ним присматривал наследник Александр.

Адмиралтейские заседания, отсутствие конкретных дел, к которым адмирал привык, даже угроза возможной интриги – все это не составляло причину постоянного беспокойства адмирала. Но что же тревожило его? Большинство рибасовых приятелей-знакомцев, боевых товарищей и при новом государе получили отменный статус. Войнович был определен к заседаниям Черноморской Адмиралтейств-коллегий. Базиль Попов стал президентом камер-коллегии. Де Волан нанес визит Рибасу в новом генерал-майорском мундире и сообщил, что назначен к главному директору Водных коммуникаций графу Сиверсу «сочинять планы и профили Мариинского канала»… И все-таки, казалось, какая-то неясная большая тень давлеет над людьми и делами их.

Рибас искал объяснения собственным тревогам и в конце концов понял, что причина их даже не в неуверенности в завтрашнем дне, а в том, что деяния новой власти попросту непредсказуемы. В октябре 1797 года Франция и Австрия заключили Кампформийский мир, Франция получила Венецианские острова в Средиземном море, могла «возмутить» греков и албанцев и распространить «зверские свои правила» и в Турции – как писал прокурор Куракин. А что же Павел?

Англия продолжала противостоять французам и вешала своих собственных матросов-бунтовщиков. Очередной переворот создал во Франции Вторую Директорию, которая отправила на гильотину сто шестьдесят жертв, подозреваемых в роялизме. Вена рассчитывала на передачу Зальцбурга и Боварии… А что же российский император?

В это жестокое и кровавое время у Рижской заставы Петербурга разыгрывалось знатное действо. Граф Юлий Помпеевич Литта, чрезвычайный посол мальтийского ордена, приехал на заставу из центра города, велел развернуть карету и отправился назад, сопровождаемый эскортом всадников с восьмиконечными белыми крестами на алых мантиях. Комиссар Павла в треуголке с султаном ехал впереди. Обер- церимонимейстер двора встретил и приветствовал графа Литта на полпути. Так Юлий Помпеевич осуществил свой торжественный «въезд» в Петербург. В город, в котором он давно жил.

Через пару дней Павел честь по чести дал первую аудиенцию Юлию Помпеевичу, с которым до этого виделся постоянно чуть ли не год и щедро ссужал деньгами. Аудиенция вершилась публично в тронном зале. Рибас среди членов Адмиралтейства был в числе тех. кто кроме пяти российских орденов – двух Георгиев, двух Владимиров и ордена Александра Невского имел и скромный мальтийский крест.

На Рождество у Рибаса гостили «будущие рыцари» – Виктор Сулин и Базиль Попов. Виктор отказался от мысли бежать из Петербурга в имения. За ужином говорили о Суворове. Базиль накануне виделся с доверенным опального графа и сказал:

– Общая сумма исков к фельдмаршалу составляв; сто пятьдесят тысяч.

– И он будет платить? – округлила глаза Настя.

– Чем? Эта сумма втрое превышает его годовой доход.

Рождественская почта принесла вести от Миши, братьев и Елизаветы Григорьевны. Миша писал о шкловских товарищах-кадетах и о выезде в летний лагерь. Лиза свое письмо Рибасу почти полностью посвятила де Волану, подробно описывая все несносные черты его характера и нежелание писать ей. Феликс писал, что вышел в отставку из Черноморского гренадерского корпуса с ношением мундира и остался в Одессе в качестве плац-майора. Он собирался купить имение в Тузлах, пока есть деньги и земли дешевы. Андре уехал из Одессы через проливы на Неаполь и обещал написать братьям оттуда.

На другой день Рождества чета Рибасов нанесла визит графу Алексею Бобринскому. Пока гости съезжались, адмирал говорил с Алешей в кабинете. С Алешей! Шутка сказать – бывшему кадету стукнуло тридцать пять, он был лысоват, высок, грузен, осанист. Смутился, когда адмирал поцеловал его в щеку.

– Чем и как ты живешь? – спросил бывший воспитатель.

– Служу в конной гвардии. Вы знаете, кто мой шеф?

– Великий князь Николай Павлович?

– Да. Императрица сказала мне, что он уже начал ходить.

– Прекрасно.

– Он не только ходит, но уже и полковник, – улыбнулся Алексей. – Правда, он еще не говорит. Но замечено, что младенцу нравится коричневый цвет, и мы шьем теперь походные мундиры коричневого цвета.

Рибас оценил иронию и спросил:

– Ты говорил Насте о библиотеке, которую тебе будто бы завещал Бецкий?

– Он мне обещал.

– Увы, в завещании об этом ничего нет. Но если тебе нужны книги…

– Благодарю. Я скоро съеду из этого дома. Императрица его просит у меня, и я уж присмотрел дом на Галерной, где думаю устроить обсерваторию.

– Обсерваторию? – удивился Рибас.

– Да. Меня теперь чрезвычайно интересуют далекие планеты и миры.

«Это значительно лучше, чем шулера и гризетки», – подумал бывший воспитатель. Вскоре в чине генерал-майора Алексей вышел в отставку, на лето уезжал в Тульскую губернию в Богородск, а зимы коротал в столице у телескопа.

Польский король Станислав-Август, которого привыкли видеть рядом с Павлом на приемах под золотой порфирой на горностае, неожиданно умер, как и его давняя любовь Екатерина, от удара. Хоронили его с почестями из Мраморного дворца, где он жил, и погребли в католической церкви на Невском. Настя, никогда не бывшая набожной, истово молилась в своей киотной, но не успел миновать траур, как у Павла появился еще один наследник, нареченный Михаилом, и в Санкт-Петербургских новостях напечатали распоряжение отца о новорожденном, «которому быть генерал-фельдцехмейстером и шефом Гвардейского артиллерийского батальона».

Рождение шефа артиллеристов осложнилось некоторыми обстоятельствами. Фрейлины шептали Насте, что роды были трудны. Акушер из Берлина Мекель объявил, что не ручается за жизнь императрицы при следующих родах. Павел стал спать в отдельных покоях. Но ходили слухи, что все это интрига бывшего брадобрея Кутайсова, который подкупил берлинского акушера, чтобы подорвать фавор Нелидовой и императрицы у Павла.

По делам Адмиралтейства Рибас съездил по льду в санях в Кронштадт, а когда вернулся домой, был встречен в прихожей испуганной Настей и фельдъегерем, который, впрочем, не повез его во дворец, а сопроводил наверх, в Рибасов кабинет, где за столом поджидал его генерал-прокурор Алексей Куракин.

– Оказывается, вы не тот, за кого себя выдаете, – начал с места в карьер Павлов любимец. – У меня есть доказательства, что вы самочинно присвоили кавалерство ордена Иоанна Иерусалимского.

– И я, генерал, получил такое же доказательство, – ответил Рибас, раскрыл секретер, и передал заготовленное письмо, по которому похитители требовали за документ на Мальтийский крест тридцать тысяч.

Куракин прочитал письмо.

– А вот мой ответ, – Рибас передал конверт, генерал ознакомился и с его содержимым, а Рибас добавил: – Я не знаю, по какому адресу послать мой ответ, поэтому вручаю его вам.

– Каким же образом к неизвестным лицам попал ваш документ на Мальтийский крест? – спросил Куракин. Рибас коротко объяснил. Генерал-прокурор, от досады не зная, что предпринять дальше, нервничал. Его доносчики давно следили за адмиралом, установили подозрительную связь с российским посланником в Берлине Никитой Паниным, от которого Куракин потребовал объяснений, рассчитывая на громкое дело Рибаса, обвинив его и в присвоении права на Мальтийский крест, и в растратах по Одесской экспедиции да еще в выведывании дипломатических тайн! Но Никита Панин написал из Берлина: «Рибас видел меня под гнетом несчастья. Он пожалел меня и заботился, как друг. Я никогда не знал причины, побудившей его к этому великодушию, но тогда он оказал мне важную услугу, и я не могу позволить себе приписать ее гнусным побуждениям. Решайте сами: могу ли я отказать ему в моем уважении и прервать сношения с человеком, который искал знакомства со мной только тогда, когда я был несчастлив?»

Громкого дела никак не получалось! Куракин заговорил о делах Адмиралтейства, выслушал Рибасовы