и бежал в заросли можжевельника.

– Но почему именно зола? – спросил Джузеппе у одного из слуг.

– Любит, – отвечал тот. – Ни во что не играет. По нраву ему это. Чего ему не предлагаем, уж какие сабли. Нет. Подавай золу.

Рибас с Витторио отправились в отель «Голубой ангел», благо неподалеку, да и решили поселиться тут, а точнее – переночевать, чтобы завтра же пуститься в обратный путь, захватив с собой негласного сына императрицы. Хозяин гостиницы опять же упрашивал тихо:

– Прошу вас не шуметь, господа. У нас тут больной.

– Да кто таков?

– Российский подданный Петр… сын Кирьякова.

У Петруччо была раздавлена грудь, говорил он слабо, с долгими запинками:

– Не знаю. Остался один. Мост рухнул. Подпилили. Уж вы не бросайте.

Бросили. На следующее утро Рибас насыпал перед мальчишкой пирамиду Хеопса из золы, извлек из нее платье девочки, обрядил в него счастливого голубоглазого, и застрекотала по лейпцигским мостовым быстрая карета. Мальчик живо говорил по-немецки, спотыкался на французском и, о господи, неаполитанец Джузеппе учил его русским словам. Витторио лишь похохатывал, говорил, что его папа Василий Шкурин давно бригадир, а это чуть ли не генеральский чин, что он имеет с августа шестьдесят второго тысячу крепостных и камергер! А мальчик, с которого после Венеции сняли зазоленную девичью одежду, вдруг попросил виолу и выяснилось, что он чудесно играет, во всяком случае на адриатических воздусях не было никаких контродансов, а когда они устраивали великолепные лужаечные привалы, Алексей Шкурин потешал все и вся озорной сарта-реллой. Мальчишка играл так темпераментно, что следовало только огорчаться: где же эти барышни, которые задирают ноги выше королевских запретов.

В Ливорно Алексей Орлов, выслушав отчет, спросил:

– Но что же с командой в шесть человек, посланной с Кирьяковым?

– На обратном пути мы провели небольшое следствие, – отвечал Витторио, – но крестьяне не знают ни о каких утопленниках. Кирьяков на мост въехал первым, успел его миновать, а всадники рухнули в реку. Экипаж Кирьякова лишь сполз по откосу и перевернулся на выпрыгнувшего из него Петруччо. Форейтор его вытащил и доставил в Лейпциг.

– Надо было у этих крестьян конюшни проверить, – сказал Алехо. – В стойлах могли быть наши лошади. А если это так, то тамошним пройдохам весьма выгодно врать. Но об этом случае никому ни полслова.

Орлов поселил их в пизанском доме-замке, племянника изредка катал по окрестностям, обещал послать за Кирьяковым, но тот вскоре вернулся сам – грудь в тугих полотняных, похожих на орденские, лентах. Рибас написал отцу – никакого ответа, а объяснение этому одно: письмо по дороге могли перехватить.

Граф Андрей Разумовский провел с приятелями на Чесме полдня. Он приплыл от адмирала Спиридова курьером. Много проиграл в Ливорно и жаловался, что отец не шлет денег.

– Раньше меня выручал Прокопий Демидов. Но он уехал. Все уезжают. С турками дело к замирению идет.

– Они очистят Грецию? – спросил Рибас, помнивший свои тайные идеалы.

– Вряд ли. Адмирал Спиридов лишь подписал перемирие на Средиземном море.

Следом за графом Андреем, отбывшим к флоту, уехал в Петербург и Алексей Орлов. Для Джузеппе наступило время задуматься: что же дальше? Поездки к морю, в купальни, ленивый образ жизни, привязанность тайного сына русской императрицы – все это хорошо «Но каким будет мое положение завтра? – задавался вопросом волонтер. – Если русский флот уйдет в северные моря, как поступить мне?» Оставалось ждать известий от Орлова. Но шотландско-испанский темперамент Джузеппе не давал ему покоя.

Чересчур живое воображение, страстность натуры и нетерпеливость характера отмечали все гувернеры сына Дона Михаила. Отмечали и предсказывали: когда отрок войдет в возраст, может случиться непредвиденное. Они оказались правы – непредвиденное уже случилось. Но начало было положено, когда ему минуло шестнадцать, а дочь викария церкви Сан-Мартино Доминика обменивалась с юным Джузеппе такими взглядами, что однажды он увидел ее во сне на мозаичном полу церкви обнаженной.

Эти времена двадцатидвухлетний Рибас не мог вспоминать без дрожи: тогда он попросту сошел с ума, сны требовали воплотиться в явь, мысль с самоубийстве посещала воспаленное воображение. Но случился вечер в строящемся королевском замке в Казерете, куда приехал с духовенством викарий осмотреть убранство замковой церкви. Он уступил просьбам дочери взять ее с собой. Замок строился уже лет пятнадцать, постепенно превращаясь в пятиэтажное мрачное сооружение в форме каре около трехсот метров длиной по фасаду – сотни комнат, десятки лестниц, переходов, темных углов и закоулков.

В одном из длинных коридоров кадет Джузеппе стоял на часах, когда Доминика выскользнула из замковой церкви, взяла его за руку и, не обменявшись ни единым словом, они отправились в путешествие по этажам. Стемнело гораздо скорее, чем они ожидали, и возвращение оказалось невозможным – они заблудились, и только утром офицер-самнит нашел их спящими на полу на сорванной с окна занавеси. Шум он поднимать не стал, отвел Доминику к отцу, проведшему бессонную ночь, и официально было объявлено, что девушка просто заблудилась. Правда, теперь в церкви Сан-Мартино Джузеппе не встречал ее – Доминику отправили в монастырь.

За свое молчание офицер-самнит получил от Дона Михаила немало звонкой монеты, однако, слухи о приключении расползлись по Неаполю, и над Рибасом порой подтрунивали: не показался ли ему жесткий пол мягче королевского ложа? Доминика бежала из монастыря, прислала юному любовнику записку, они встретились тайно, чтобы обсудить: как быть дальше? Но на следующий день Джузеппе едва унес ноги из дома торговца, сдавшего Доминике комнату: его ждала засада, в которой участвовали люди Ризелли. Вот тут-то и выяснилось, что одногодок Джузеппе Диего Ризелли был влюблен в Доминику отнюдь не меньше, чем теперешний волонтер.

Дуэль, после которой Джузеппе оставил Неаполь, была венцом его многочисленных мелких стычек с Диего. Следы Доминики затерялись в дальнем монастыре в горах Карно. Говорили, что она несколько раз пыталась сбежать из монастыря, но ее возвращали. Вступившего в полк Рибаса отправили в провинциальный сицилийский гарнизон, из которого он только через год вернулся в Неаполь.

Вкратце Джузеппе рассказал обо всем Витторио, и тот торжественно объявил:

– Выслушайте в ответ историческую фразу: путь в Россию для вас открыт.

«Дамоклов меч занесен над моей семьей», – подумал Рибас.

В свое время его мать бежала из Шотландии сначала к французским родственникам, а потом в Италию из-за преследований католиков, прихватив с собой томики поэтов да еще «Макбет» Шекспира. Маргарита Иона происходила из фамилии Дунканов, а убийство короля Дункана I Макбетом послужило сюжетом для прославленной трагедии. Но с чем, к каким родственникам и с какими планами ему, Рибасу, отправляться в неведомую страну?

Впрочем, она не была такой уж неведомой. «Жизнь Петра Великого» – сочинение венецианца Антонио Катифоро – переиздавалась неоднократно, и Джузеппе читал ее с увлечением. О неукротимой энергии россов писал и Франческо Альгаротти в своих «Путешествиях по России». В июльском «Календаре литературы Рима» Рибас встретил строки: «Шумная деятельность России в настоящее время побудила любопытство у многих людей, жаждущих глубоко узнать нравы, силы, религию этой страны и ознакомиться с ее историей».

Дни проходили однообразно и лениво. Алеша Шкурин шагу не желал ступить без обожаемого Джузеппе. Алексей Орлов пробыл в Петербурге всего двадцать дней. Это удивляло. Главнокомандующего повсюду встречали с великими почестями. В Пруссии ему пели фанфары, в столице российской ставились триумфальные арки, устраивались салюты и иллюминации. Почему он уехал так скоро? Разве от триумфов бегут? Племяннику Орлов привез памятную серебряную медаль на голубой ленте. На медали отчеканен идущий ко дну турецкий флот и лаконичная надпись: «Был». Память о Чесме выражала благодарность таинственная «Адм. Колл», и Витторио тут же объяснил:

– Это означает Адмиралтейств Коллегия. Но без участия Бецкого в этом деле не обошлось.

– Кто же это? – спросил Рибас.

– Ах, долго объяснять.

Уточнять Джузеппе не стал, интересовало иное: отчего же Орлов не задержался в Петербурге? Военные