– Вовсе нет. Разве добрые парижские буржуа скрываются от кого-нибудь? Они безбоязненно ходят повсюду… и нам надо всего лишь войти в их круг. Представьте себе, что принцу Гонзага шестьдесят лет и он торгует сукном, тогда как его верному слуге двадцать, что не мешает ему бойко распродавать шарлатанские снадобья.

Филипп Мантуанский захохотал.

– Превосходный план, – сказал он, наконец, отсмеявшись, – изумительный план, у которого есть только один недостаток – это безумие чистейшей воды. Никогда я не слышал от тебя подобного вздора.

– Пусть будет так, – угрюмо произнес интендант, не скрывая раздражения. – Хотя я надеялся на другой исход… я все просчитал заранее и уверен в успехе, но, если вам так угодно, мы останемся здесь, и будем ждать, когда Лагардер вспомнит о нас, если, конечно, выберет время среди других важных дел…

– Черт возьми! К чему это ты завел речь о Лагардере?

– А может, лучше в Голландию отправиться, чтобы ему не так далеко было ехать, – продолжал Пейроль саркастическим тоном.

По правде говоря, интендант решился не отступать. Чувствуя, что на сей раз он превзошел своего господина в силе и отваге, Пейроль все поставил на карту и был готов даже пробудить гнев принца, лишь бы тот последовал его совету. Разрабатывая свой план, он напрягал все силы изощренного в коварстве ума: доводы за и против были тщательно взвешены, роли распределены, действия расписаны по дням и чуть ли не по часам. Замысел, достойный самого Макиавелли, не должен был пропасть втуне.

Сутулясь сильнее, чем обычно, Пейроль стал расхаживать по комнате, а затем, усевшись без приглашения, небрежно скрестил ноги и вызывающе посмотрел на стоявшего перед ним Гонзага. Это была неслыханная дерзость с его стороны, и в другое время он рисковал получить изрядную трепку. Однако сейчас подобная фамильярность оказала именно то действие, которого желал фактотум: в глазах принца исчезли насмешливые огоньки, и предложение, показавшееся ему поначалу безумным, предстало перед ни в ином свете. Впрочем, одного имени Лагардера было достаточно, чтобы подстрекнуть самолюбие Филиппа Мантуанского.

– Ты полагаешь, – спросил он, – что Жандри и его головорезы сидят в Париже сложа руки?

Пейроль презрительно хмыкнул:

– Свора сама по себе ничего не стоит, даже если она спущена с цепи. Охотник должен быть рядом, чтобы науськивать ее. Жандри и Кит не более чем шавки: они умеют только лаять и путаться под ногами…

– Однако они должны отработать плату…

– Разумеется. Но при этом им не хочется рисковать собственной шкурой. Они охотно нанесут удар в спину, если представится случай, но сами на рожон не полезут. Свои дела лучше не поручать чужим, монсеньор, вы это знаете по опыту.

Пейроль настолько увлекся, что забыл, как часто его господину и ему самому предоставлялась возможность покончить с горбуном, которую они, однако, не спешили использовать. Интенданту была свойственна героическая решимость – но только вдали от опасности. Сейчас он вполне мог метать громы и молнии: Лагардер был далеко и бахвальство, таким образом, оставалось безнаказанным. Итак, фактотум, обычно сутулый и приниженный, вдруг встал перед Гонзага, выпрямившись и расправив плечи.

– Вы забыли, – вскричал он, – что Лагардер может жениться на Авроре де Невер в любую минуту?

Филипп Мантуанский вздрогнул.

– И кто знает, – продолжал интендант, – возможно, это уже совершилось! А мы теряем здесь время, пытаясь взломать двери, которые не откроются и за которыми, по правде говоря, нас ожидает всего лишь жалкая кость вместо богатой добычи.

– Ты полагаешь, что Лагардер вернулся в Париж?

– Что могло бы помешать ему? Ведь мы предоставили нашему врагу полную свободу маневра.

– Клянусь крестом Господним, ты прав! Поразительно, как мне не пришло это в голову. Хитроумные комбинации плохи тем, что цель достигается слишком поздно… Что нам следует сделать, чтобы остаться неузнанными в Париже?

– Прежде всего, изменить внешность и костюм…

– Мне претит мысль, что я должен прятаться там, где ходил с высоко поднятой головой… На меня с трепетом взирали придворные и горожане. Все говорили, завидев меня: «Вот Филипп Мантуанский, принц Гонзага, самый могущественный вельможа королевства после регента, а может быть, и не уступающий ему!»

– Сейчас надо забыть о гордыне, монсеньор, и действовать!

– Согласен! Твой план хорош. Лагардер не заподозрит кинжала под камзолом честного буржуа, он будет опасаться шпаги дворянина. Клянусь пламенем ада! Кинжал делает свое дело ничуть не хуже!

– От этого зависит все ваше будущее…

– Равно как и твое, Пейроль, не говоря уж обо всех остальных. Сходи за ними, пусть они тоже узнают хорошую новость.

Фактотум, торопясь привести в исполнение свой план, тут же отправился за молодыми дворянами. Войдя в кабинет принца, те сразу поняли по выражению его лица, что происходит нечто необычайное и что предстоят большие перемены. Поразил их также и вид Пейроля: обычно угрюмый и не склонный к откровенности фактотум не скрывал сейчас своего торжества, ибо чувствовал, что держит в руках все нити, недаром перед его волей склонился даже Филипп Мантуанский.

А Гонзага между тем, на мгновение отрешившись от привычного высокомерия, радостно потирал руки в предвкушении успеха. Он с удивлением вопрошал себя, как мог так долго бездействовать. К нему вернулись прежние дерзость и отвага; от приспешников же он ждал только одного – чтобы они с готовностью ринулись вслед за ним в новое отчаянное предприятие.

– Ну, господа, – весело произнес он, – вам еще не прискучило жить под сенью Вестминстерского аббатства?