там длинный мушкет и зажег у него фитиль.

— Кто стучит? — спросил он, ко всему готовый.

Но в ответ послышался отчетливый голос:

— Ваш кум, дружище Трюбле, ваш кум и сосед, проживающий, вы знаете где, — на улице Викариев.

Удивленный Мало Трюбле убрал мушкет. Тома, стоявший рядом с отцом, взглянул на него вопросительно.

— Открывай! — приказал старик.

В отверстие открытой двери показался высокий силуэт здорового мужчины приятного вида, левая рука которого покоилась на эфесе длинной шпаги. Тома не мог удержаться от удивленного восклицания.

— Ба, — произнес он, разинув рот, — господин кавалер Даникан!

Готье Даникан, господин де Клодоре, младший брат господина де Л'Эпин, сын которого сделался впоследствии маркизом де Ландивизно, маркизом де ла Тебоде и графом дю Плесси д'Алиг, конечно, не был самым богатым среди малуанских арматоров, — далеко нет! — но бесспорно он был самым предусмотрительным, самым смелым и самым удачливым из всех. Младший в семье, хорошего рода, но плохо обеспеченный, отнюдь не желая прозябать в качестве блюдолиза у старшего брата, он смело рискнул своей скудной законной долей, заменившей ему все полученные и ожидаемые наследства, с ранних пор пустив ее в море, — все до копейки, — и очень кстати. Он же, видя, что судьба сразу вознаградила его отвагу, повторил то же самое, — рискуя на этот раз не только основной ставкой, но и барышом, — потом снова повторил. И все настолько удачно, что менял торговлю на каперство, когда мир сменялся войной, — причем и то и другое обогащало сундуки предприимчивого кавалера. Готье Даникан, несмотря на свою молодость, стал числиться среди самой зажиточной буржуазии Сен-Мало; и надо было ожидать, что богатство его будет все расти и когда-нибудь затмит самые давние и блестящие состояния не только города, но, может быть, и всей области.

Он вошел в комнату, улыбаясь до ушей. Тотчас же четырьмя любезностями, ловко пущенными по четырем направлениям, он угодил всей семье: отцу, матери, дочери и сыну. Теперь он осушал свою кружку, восхищаясь качеством славного вина, некогда взятого на галеоне испанского короля.

— Черт возьми, кум Трюбле! Осталось ли у вас достаточно этого чудного зелья, чтобы попить его так, как надо будет пить в день свадьбы вот этой прелестной девочки?

— Всего лишь с полбочонка, сударь.

— Не беда! Тома позаботится о том, чтобы достать новый запас в Руйтеровских камерах!

И давай, что есть мочи хохотать, хлопая парня по плечу.

Он болтал в этом роде, много разговаривая и ничего серьезного не говоря. Однако все ждали, прекрасно зная, что умный человек, а кавалер Даникан был четырежды умен, понапрасну не побеспокоит в такой поздний час, чтобы только попить вина с островов, да поговорить о том о сем. Готье Даникан, действительно, поболтал ровно столько, сколько требовалось вежливостью.

— Кум, — сказал он вдруг, — я не думаю, чтобы тут были лишние, даже если нам захочется вдруг посекретничать, — он посмотрел в сторону Перрины и Гильеметы.

Мало тут же хотел отослать жену и дочь спать

— Да нет же, — возразил Даникан, — Мало Трюбле, вы меня не поняли. Я ничуть не хочу лишиться удовольствия видеть лицо благоразумной дамы и личико умненькой девушки. Отнюдь нет! Я просто хотел всех предупредить, что надо держать про себя то, о чем я буду говорить, и что то, что я скажу, одинаково всех нас касается, и мужчин и женщин, если только с моей стороны нет ошибки или неразумения.

Он отстегнул и положил свою шпагу на стол, с таким видом, словно хотел расположиться поудобнее для долгого разговора. Потом, опершись на локти и обернувшись на этот раз к Тома Трюбле, он посмотрел ему в глаза, — взглядом колючим, как бурав.

— Тома, — сказал он затем, без предисловий, — Тома, моряк! Скажи мне откровенно, не нарушая, понятно, клятв и чести: что тебе только что сказал Жюльен Граве, твой хозяин? Что ты ему ответил? И о чем вы между собой сговорились?

Он не спускал глаз с корсара. Трудно было бы лгать под надзором этих глаз, которые вам пронизывали зрачки и шарили у вас в башке, как будто подбирая отмычку к самым сокровенным вашим мыслям.

Но Тома Трюбле и не собирался врать. Гнев его, только что с трудом заглушенный, снова хлынул от сердца к горлу. Сначала он не мог даже слова произнести и начал заикаться. Под стиснутыми кулаками затрещали ручки кресла.

Готье Даникан невозмутимо наблюдал эту ярость.

— Малец, — сказал он, помолчав немного, — успокойся и отвечай мне. Не стыдись и не смущайся! Я уже знаю или догадываюсь, что ты скажешь. Потому что… к чему нам лицемерить»Я видел Жюльена Граве после того, как он виделся с тобой. Так что ничего нового ты мне не откроешь.

Тома Трюбле, у которого под нахмуренными бровями сверкало гневное пламя, подвинул вопрошающее лицо к кавалеру.

— Да, — подтвердил Даникан. — Твой арматор чересчур плутоват: он насмеялся над тобой, не правда ли? Скажем лучше — хотел насмеяться? Ну, сынок, смотри, не сломай кресла! Ты не баба, нечего стонать и кричать. Скажи мне определенно, как обстоят дела? Поставил ты свой крест под контрактом?

— Нет, — выговорил, наконец, Тома.

— Прекрасно! Ну, а по рукам вы еще не ударили?

— Нет еще!

— Слава Богу! Ты, значит, свободен! Эта балда, которая мешкает, чтобы побольше выиграть, проиграет, — или 1 я дурак! Теперь поговорим — пора! Эта, якобы новая, «Большая Тифена» прогнила насквозь? Я так и знал! Какой корабль хочет Жюльен Граве снарядить вместо нее?

— Свою «Галантную».

— Свою «Галантную»? Неужто «Галантную», которая еще старше лет на пятнадцать по крайней мере? Уж ты мне поверь. Мой дед помнит как ее спускали, а это было при покойном короле, — да сохранит его Господь в своем царстве. — Черт возьми! Пропади они пропадом, эти жадюги и скупердяи, которые все норовят на обухе рожь молотить! «Галантную»! Да ведь ты, Тома Трюбле, будешь на ней по двенадцать часов в сутки проводить у трюмной помпы, а остальное время молиться своему святому угоднику, чтобы он сохранил тебя от свежей погоды!

Тома только молча пожал плечами. Готье Даникан говорил правду и, видимо, не ждал ни одобрения, ни возражений. Впрочем, он уже продолжал, в то время как все остальные молчали:

— Кроме того, ты этой скорлупой и не будешь командовать. Нет, паренек. Ты не будешь ею командовать, это говорю тебе я, если Жюльен Граве еще не решился тебе этого сказать. На этой сверху донизу прогнившей «Галантной» ты будешь помощником, только и всего; помощником, с правом на восемь долей11. И знаешь, какого капитана?

Тома Трюбле поднял брови.

— Старого Франсуа Кентена, который за всю свою жизнь не мог выйти из Доброго Моря, чтобы не задеть по пути все суда, какие только стоят на якоре от Равелина до Таларов! Да, милый мой, и такому человеку ты будешь подчиняться, ты, Трюбле, который на самого Рэйтера нагнал бы страх! Ты спросишь меня, почему? Потому что Жюльен Граве боится тебя, ему страшно раздуть сверх меры твою храбрость и твою отвагу, потому что он войны не любит, а ты ею чересчур увлечен, на его взгляд. Так и есть! Сделай он тебя капитаном, ты бы слишком хорошо дрался, ты слишком бы многих тузил, и тебя бы порядочно тузили. А Жюльен Граве трясется за свое дерево, за свой трос, за свою парусину. Он не прочь заработать, твой хозяин. Но он боится рисковать. А в руках такого петуха, как ты, слишком уж не поздоровится его дереву, парусине и тросу. Вот Франсуа Кентен и будет всегда при тебе, чтобы загораживать от тебя дичь своей благоразумной трусостью. И, будь уверен, он тебя избавит от многих тревог! Например, большие призы уйдут у тебя из под носа! Большие призы, гм… это пахнет порохом, а Франсуа Кентен последит за тем, чтобы избежать перестрелок… Зато ты наверстаешь потерянное на мелкоте. В Зейдерзе селедочников довольно…

Мало-помалу, в продолжение этой речи, кровь отливала со щек Тома Трюбле. И Тома Трюбле, побагровевший было от мужественной ярости, стал теперь мертвенно-бледным, таким бледным, каким его сделали недавние раны, — еще бледнее, пожалуй; он даже позеленел, — до такой степени, что Даникан, не