сестру?

— Это вопрос, — сказал Луи Геноле. — Однако, если верить сплетням, девчонка была очень влюблена в тебя?

— Прошло четыре года, — сказал Тома.

— Это правда, — согласился Геноле. — Любовь может угаснуть в четыре года, также впрочем, как и ненависть. Самое верное средство узнать это досконально, это отправиться посмотреть на месте. И если ты хочешь, чтобы я отвел фрегат в Сен-Мало, а сам останешься здесь, пока я не вернусь за тобой, то мне будет очень легко разузнать там обо всем и затем передать тебе.

— Так и сделаем, если будет угодно Богу, — сказал в заключение Тома. — Подождем только нового случая захватить ценную добычу и наполнить ею трюм, а там назначим день твоего возвращения.

Пока они так беседовали, солнце погрузилось в море, и ночь, быстро наступающая в тропиках, сразу охватила небо и море. После чего квартирмейстеры стали свистать «койки наверх», как это делалось каждый вечер, после чего все свободные от вахты матросы могут подвешивать свои койки и ложиться. Но сначала все выстроились позади грот-мачты, чтобы вместе помолиться, как всегда молятся моряки на море перед сном. И когда все уже были в сборе и факельщики из уважения подняли свои факелы над головой, Луи Геноле, исполнявший также обязанности судового священника, подошел к трапу на ахтер-кастель и благоговейно прочитал «Отче наш»и «Богородицу», дабы освятить сон «Горностая»и охранить его на эту ночь от бури и кораблекрушения.

— Подождем, — обещал Тома Трюбле, подождем только нового случая захватить ценную добычу и наполнить ею наш трюм.

Но такие случаи каждый день не встречаются. В это лето Господне 1676 года Флибуста достигла полного расцвета, и даже сам губернатор д'Ожерон принял участие в погоне за врагами короля, чтобы подать пример всем отважным людям и очистить, как он говорил, Вест-Индию от всех флагов, кроме флага с лилиями.

Шесть месяцев тому назад коалиция авантюристов атаковала Курасао, придя на помощь королевской армии, руководимой начальником Мартиникской береговой стражи. И среди корсаров становилось модным объединяться вместе, чтобы производить нападения на неприятельские острова и города, за невозможностью с выгодой для себя нападать, как бывало раньше, поодиночке, на торговые суда. Все это доказывало, что испанцы и голландцы, которым надоели тяжкие потери, понесенные ими по вине корсаров, стали сокращать свою торговлю, едва решались пускаться в море и отправляли теперь всего одно судно туда, где раньше у них ходило обычно четыре. От этого страдало и ремесло корсаров.

В течение двух месяцев «Горностай» крейсировал повсюду, не встречая мало-мальски стоящей дичи. Наконец, заметив по уменьшению хода, что необходимо произвести килевание, Тома решил уже направиться к Южным Кайям, как вдруг, огибая мыс Тюбирон, являющийся западной оконечностью Сан- Доминго, фрегат, по какой-то чудесной случайности, напал на то, что он так долго и тщетно искал.

Было раннее утро. Сигнальщик, только что забравшийся в «воронье гнездо», закричал вдруг оттуда, что впереди по правому борту виден парус. Несколько матросов бросились на ванты фок-мачты и стали тоже пялить глаза. Вскоре и они увидели его. Парус оказался недалеко. Но он еще плохо освещался восходящим солнцем и неясно выделялся на фоне крутого и темного берега. Луи Геноле, быстро направивший в ту сторону свою подзорную трубу, объявил, что там, действительно, виден корабль, идущий правым галсом, — как шел и «Горностай», — и, очевидно, с таким же намерением — обогнуть мыс Тюбирон.

— Какого рода судно? — спросил Тома Трюбле, сходивший в этот момент с полуюта.

— Очень большое, — сказал Геноле.

— Тем лучше! — вскричал Тома, — значит и добыча будет больше!

Однако же Луи Геноле не отпускал своей трубы. Он внимательно разглядывал эту добычу.

— Что тебе видно? — спросил его Тома.

— Я вижу, — ответил он через минуту, — я вижу очень глубоко сидящее судно, выкрашенное в красный, желтый, синий и белый цвета, и вижу рангоут в полном порядке и новые паруса на нем.

— Неужели? — сказал Тома, — Уж не военное ли это судно?

— По-моему, да, — сказал Геноле.

Он передал подзорную трубу Тома. Тома, в свою очередь, тоже посмотрел.

— Великолепно! — воскликнул он, когда кончил смотреть. — Сегодня, если будет угодно Богу и нашим святым заступникам, мы будем богаты. Однако нам незачем торопиться: эти от нас не ускользнут. Поэтому нам надо немного подкрепиться перед сражением, это нам придаст сил и облегчит победу.

Предложение встретило большое одобрение, и команда отправилась в камбуз за едой. Оставшись один со своим помощником, Тома вдруг положил ему руки на плечи.

— Брат мой, Луи, — сказал он торжественно, — нас ожидает опасное приключение, и все, что мы до сих пор делали, в эти четыре года, по сравнению с ним вздор и пустяки. С этим судном нам придется повозиться.

Не возражая ни слова, помощник утвердительно кивнул головой.

— Ты видел не хуже моего, — продолжал Тома — что это злосчастное судно — линейный двухпалубный корабль и едва ли я ошибусь, сказав, что тряпка, которую он поднял на грот-мачте, означает присутствие какого-то важного лица на борту. Какого-нибудь адмирала, наверно. А мы не больше, как жалкое суденышко, желающее закинуть сеть на столь крупную рыбу.

— Да, — молвил бесстрастно Геноле.

— Ты тоже так думаешь? — спросил Тома, вглядываясь в бледное лицо помощника, который казался всего спокойнее в минуты самой большой опасности. — Ты тоже так думаешь? Так не кажется ли тебе, что нам лучше отказаться от этой затеи? Или ты согласен и на этот раз поставить все на карту вместе со мной?

— Решай, — сказал Геноле, — я подчиняюсь!

Тома осматривал пустынный горизонт.

— Если бы еще какой-нибудь флибустьер проходил мимо, — пробормотал он, — с ним можно было бы заключить союз… Отчего с нами нет отважного Краснобородого?

Услыхав это ненавистное ему имя, Геноле молча перекрестился. Тома опустил в нерешительности голову.

— Луи, — сказал он наконец, — отвечай! Как ты мне посоветуешь?

— Никак! — ответил Луи Геноле своим бесстрастным голосом. — Делай, как знаешь. Ты начальник.

Из грот-люка выходили матросы. Некоторые еще жевали остатки сухарей, которые они, для скорости раскрошив об коленку, напихали в рот. Тома внимательно смотрел каждому из них в лицо. Двадцать сражений уже было выиграно благодаря мужественной храбрости этих малуанцев. И не было во всех западных водах ни одного капитана, ни испанского, ни голландского, который бы не дрожал всем телом при одном упоминании «Горностая», «фрегата дьяволов», как все его называли. Воинственная гордость наполнила сердце капитана. Он стоял посредине трапа, ведущего со шкафута к ахтер-кастелю. Соскочив на палубу, он подбежал к матросам и, взяв двоих за руки, крикнул изо всей мочи:

— Береговое братство! Слушайте все меня. Нас здесь всего сотня, а врагов, может быть, тысяча. У нас двадцать восемнадцатифунтовых пушек, у них пятьдесят или шестьдесят двадцатичетырехфунтовых или тридцатишестифунтовых. Под ударами их ядер наши тонкие борта полопаются как каштаны в огне, а наши ядра не повредят даже их обшивки, мощной, как стена. Так вот. Благоразумно и осторожно было бы отступить с дать этому кораблю идти своей дорогой… хотя бы он был весь набит золотом, от кильсона до бимсов онер-дека. Это один из галионов Новой Испании, по счастью, отставший от своей эскадры. Я говорю, по счастью, так как, очевидно, это святое провидение послало его на благо храбрецам, которые нападут на этот корабль, и на позор трусам, подобным нам, если мы дадим ему удрать. Я все сказал. А вы что скажете?

Ошеломленные матросы хранили молчание, бросая косые взгляды на своего капитана. Но двое из них, успевшие рассмотреть испанский галион, с возмущением обернулись к товарищам и закричали так же громко, как кричал Тома:

— Трусы и изменники те, кто боится напасть на корабль, полный золота!

И мгновенно тот же крик повторился на всем фрегате, и вся команда бросилась на палубу: