– Босвак, – повторил он, сообразив, что это, должно быть, приветствие на ее языке.

– Босвак, – еще раз сказала она, а затем, очевидным образом переводя это слово на сиддийский, чтобы ему было понятнее, произнесла: – Абхуума-игейтсии.

Что значило приблизительно «добрый вечер».

Хэл так и замер с открытым ртом.

Ну, конечно же! Теперь он понял, почему слова женщины звучали так неопределенно знакомо, почему ритм ее речи так напоминал что-то известное с незапамятных времен. Вспомнилось лингвистическое дознание, которое он вел в крошечной общине последних франкоязычных обитателей заповедника Гудзонова залива.

Босвак. «Босвак» – это же «бон суар»!

Хотя речь женщины, выражаясь языком лингвиста, была вырожденной формой, ее происхождение было очевидно. Босвак! А те слова, которые он слышал из-за окна? «Уовеву»! Это же «левеву», по-французски «встаньте».

«Шье» Ярроу. «Шье» – уж не «мсье» ли это? Начальное «м» отпало, французское «с» перешло во что- то близкое к американскому «ш». Наверняка. В этом выродившемся французском были и другие перемены. Усилилось придыхание. Сместились гласные. Исчезли носовые звуки. Разбрелись согласные. «К» перед гласной перешло в замыкание гортани. «Р» перешло в «к», «п» – в «пф», «ф» сместилось в звук, подобный «хв», «л» перед гласной превратилось в «у». Что еще? Должна была произойти трансмутация – смещение смысла слов, должны были возникнуть новые слова взамен старых.

Но, тем не менее, это был отчетливо различимый французский язык.

– Босвак! – повторил он.

И подумал: «Нашли, что сказать! Встретились два человека в сорока с лишним световых годах от Земли! Мужчина, в своем восприятии год женщин не видавший, и женщина, может быть, одна-единственная на всю планету; она прячется, она себя не помнит от страха. И говорят друг дружке „добрый вечер“, и других слов подобрать не могут».

Он шагнул ближе. И бросило в жар от смятения. Чуть было не ударился бежать прочь. Ее белую кожу едва прикрывали две узенькие полоски ткани, одна на груди, другая изображала собой набедренную повязку. Такого он в жизни не видывал, разве что на запрещенных картинках.

И тут он увидел, что губы у нее накрашены. Смятение разом сменилось удушливым приступом страха. Точно такие же алые губки были у злобного чудовища, у жены Обратника.

Он с трудом справился с дрожью. Давайте рассудим здраво. Не может быть эта женщина самой Анной Ведминг, не могла она явиться из далекого прошлого на эту планету, чтобы соблазнить его и отвратить от истинной веры. Если бы она была Анной Ведминг, то не говорила бы на выродившемся французском языке. И не явилась бы такой мелкой сошке, как Хэл. Явилась бы верховному уриелиту Макнеффу.

Хэл лихорадочно рассмотрел вопрос о губной помаде с наивозможнейшей всесторонностью. Проповедь Впередника привела к исчезновению косметики. Ни одна женщина больше не смеет… Но это неправда. Косметикой не пользуются только в Союзе ВВЗ. У израильтян, у банту женщины красят губы. Впрочем, всякий знает, что это за женщины.

Он заставил себя сделать еще шаг навстречу и оказался так близко, что рассмотрел: злость губ природная, а не заемная. Гора с плеч свалилась. Нет, это не жена Обратника. Не на Земле рождена. Это оздвийский гоминид. На стенных фресках среди руин множество изображений женщин с алыми губами, и Лопушок говорил, что это у них отроду был такой яркий губной пигмент.

Ответы на один вопрос породили другой. Так почему же она говорит на земном языке, а вернее сказать, на языке, происходящем от земного? Причем от такого, какого на Земле давно не существует.

И тут всем вопросам пришел конец. Женщина приникла к нему, он обнял ее, неуклюже порываясь успокоить, потому что она рыдала. Рыдала и сыпала словами, понятными лишь с пятого на десятое, хоть каким-то боком и французскими.

Хэл попросил говорить помедленнее. Женщина примолкла, склонила голову на левое плечо, поправила волосы. Поза и жест, как он вскоре убедился, свойственные ей в минуту раздумья.

И начала сначала, тщательно выговаривая слова. Но вскоре опять застрочила, пухлые губы заходили, как два ярко-красных существа, от нее не зависящих, живущих собственной жизнью и следующих собственной цели.

От них нельзя было глаз отвесть.

Пристыженный, он все же с усилием отвел, поискал взглядом ее большие темные глаза, не нашел и успокоился на том, что видит ее лицо вполоборота к себе.

Она рассказывала свою историю, рассказывала бессвязно, повторяясь и возвращаясь к тому, с чего начала. Многих слов он не понял, но смысл уловил по содержанию. Понял, что ее зовут Жанетта Растиньяк. Что она с плоскогорья, расположенного в глубине материка. Что она и три ее сестры, насколько ей известно, последние, кто уцелел в их роду. Что ее изловила научная экспедиция жучей и хотела увезти в Сиддо. Что она совершила побег и с тех пор прячется в развалинах и в окрестном лесу. Что ей очень страшно, потому что по ночам в чаще рыщут какие-то ужасные звери. Что она питается дикими плодами и ягодами, или тем, что крадет у поселенцев на ближних хуторах. Что она увидела Хэла, когда он сбил колесницей антилопу. Да, то, что он принял за глаза антилопы, это были ее глаза.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? – спросил Хэл.

– Я шла следом и слышала, как тебя окликали. Сначала я ничего не могла разобрать. Потом поняла, что ты отзываешься на имя «Хэл Ярроу». Заучить это было проще простого. Ты и твой товарищ, вы очень похожи на моего папу, вы люди, и этого я никак не могла понять. Если вы и люди, то не с его планеты, не с Уобопфэйи, потому что говорите не на папином языке. А потом я подумала: «Ну, конечно же! Папа говорил, что его народ прибыл на Уобопфэйи с другой планеты, где много народов. Все правильно, значит, и вы с той планеты, с родины всех людей на свете!»

– Ничего не понимаю, – сказал Хэл. – Ты говоришь, что предки твоего отца здесь, на Оздве, пришельцы. Но об этом нет никаких сведений. Лопушок мне говорил…

– Нет-нет, ты не понял. Мой папа, Жан-Жак Растиньяк, сам родился на другой планете, на Уобопфэйи.

И прибыл сюда оттуда. Его предки пришли на Уобопфэйи очень издалека, с еще одной планеты, которая вращается вокруг дальней-предальней звезды.

– Так, значит, это были колонисты с Земли. Но об этом нет никаких сведений. По крайней мере, известных мне. Должно быть, они были французы. Но если это так, значит, они покинули Землю и отправились в межзвездное странствие свыше двухсот лет тому назад. И это были не канадские французы, потому что канадских французов после Апокалиптической битвы осталось совсем мало. Это были французы из Европы. А последний человек, который в Европе говорил по-французски, умер двести пятьдесят лет тому назад. И…

– Странно, неспфа? Я знаю только то, что говорил мне папа. Он говорил, что он и его товарищи с Уобопфэйи отправились на разведку и нашли нашу планету. Они спустились на наш материк, его товарищей поубивало, он встретил мою маму…

– Твою маму? Час от часу не легче, – простонал Хэл.

– Моя мама – здешняя. Ее народ всегда жил здесь. Он этот город построил. Он…

– А твой отец – землянин? И ты рождена от союза с оздвийским гоминидом? Этого не может быть! Хромосомы твоего отца и твоей матери несочетаемы.

– Не знаю я ни про какие хромосомы, – сказала Жанетта дрожащим голосом. – Вот я стою перед тобой, стою или нет? Я существую или нет? Мой папа лежал с моей мамой, и появилась я. Если можешь, скажи, что меня нет на свете.

– Но… но я же не имел в виду… Я имел… то есть, я полагал, – Хэл сбился, замолк и уставился на нее, не зная, что сказать.

А она всхлипнула. Обхватила его, повисла у него на плечах. Руки у нее были мягкие, гладкие, груди уперлись ему в ребра.