Присутствие Бози скорее примиряло нас, чем служило помехой. Он продолжал оставлять автографы в самых нежелательных местах, и, будучи лагерным уборщиком, я ежедневно убирал его замерзшие подарки. Научить его тому, что «снаружи» — т. е. место для выгула — это вовсе не туннели, а открытый воздух, было выше моих сил, а Барбары Вудхаус под рукой для совета не было.
Джинни не хотела появления Бози в радиохижине, где проходили голые электрические провода. Однако позднее, когда там все было сделано, она брала его туда каждый день, когда не было метели. Тогда ей и самой было тяжело — приходилось держаться за спасательный линь обеими руками, чтобы добраться до хижины. В таких условиях Бози нельзя было выводить без поводка. Он мог легко потеряться и погибнуть в считанные минуты. Такое могло случиться и с нами, если бы не страховочные веревки, протянутые между хижинами. Большую часть времени Бози приходилось держать в тепле главной хижины. Олли, в обязанности которого входило составлять метеосводки каждый шесть часов (эту работу на большинстве научных станций выполняют трое) и обслуживать три генератора, большую часть времени работал в гараже. Мое личное время в основном уходило на возню в туннелях и хождение с лопатой и ручными санями вокруг лагеря, поэтому Чарли, главным делом которого была стряпня, часто оставался один на один с Бози. В своем дневнике он жаловался, что Джинни привезла собаку, а ухаживать за ней приходится ему. Однако думаю, что в общем-то ему нравилась компания собаки, они действительно провели много часов, играя друг с другом, главным образом резиновым мячом, который Бози умудрился ловить и бросать назад.
Несмотря на отсутствие экзотических продуктов, Чарли все же ухитрялся вкусно готовить. Когда у нас кончились сушеные овощи, двое из нас пошли в южноафриканский лагерь — на этот раз мы все-таки обнаружили главную хижину. Докопавшись до входа, мы проникли в темный коридор с потолка которого свешивались сосульки. Жилая комната с койками и чугунной печкой осела. Секции пола вздыбились, а потолочное перекрытие прогнулось вниз. Ненадежное место для ночлега. Однако его последние обитатели оставили много продовольствия, что позволило Чарли на две трети обеспечить свою «заявку».
Мы совершили этот набег вовремя, потому что погода испортилась, что совпало с заметным сокращением светового дня. К 2 мая температура упала до —41 °C при ветре 15 м/сек. Сочетание ветра и мороза можно было оценить в — 80 °C.
Оливер установил анемометр для регистрации скорости и направления ветра. Мачта располагалась позади гаража, а кабель проходил под снегом к автоматическим счетчикам в конуре Олли. Режущие, как нож, холодные ветры подметали полярное плато, увеличивая скорость у края полуторакилометровых обрывов, срываясь оттуда на первое попавшееся им на пути препятствие — наш крошечный картонный лагерь у подножия горы Ривинген. Мы были частично защищены от юго-восточных ветров, но совершенно открыты с юго-запада. Когда задувало оттуда, жизнь в лагере превращалась в проблему. Затруднялась любая работа, и поэтому все заботы по обеспечению жизнедеятельности лагеря превращались в круглосуточную работу. Олли мучился с генераторами, потому что выхлопные газы загонялись ветром обратно в хижину. Как ни пытался он бороться с этим явлением, ничего не получалось.
Ветер настигал нас без предупреждения. Анемометр Олли мог доказывать абсолютный штиль, и вокруг царила мертвая тишина, но уже через мгновение хижина содрогалась так, будто нас бомбили, — это налетал восьмиузловой ветер (4 м/сек), сорвавшийся с высот плато.
Однажды утром по пути в «высокочастотную» хижину порывом ветра меня сшибло с ног, хотя секундой раньше не было ни намека хотя бы на зефир. Минутой позже, когда я попытался подняться на ноги, меня ударило по спине пластиковым ветровым экраном моего «скиду», сорванным с капота (я никогда больше его не видел). Пустая двухсотлитровая бочка, которую Джинни оставила у подножия 24-метровой мачты, куда-то исчезла, а лагерные рабочие нарты, весившие 140 килограммов, сдуло на пятьдесят метров в сторону и опрокинуло. Затянутый парашютом «вестибюль» Джинни обвалился, и две тонны снега завалили дверь.
Я поставил пирамидальную палатку, которой мы собирались пользоваться во время перехода, и вскоре обнаружил, что две оттяжки порваны, а одна из четырех металлических стоек изогнута. У самой палатки самая удачная конструкция из всех известных типов палаток, и недаром ею пользуется персонал Британской антарктической службы и другие полевые научные партии в Антарктике. В БАС меня предупредили, что ветры, срывающиеся с плато, способны сорвать даже трехместную пирамидальную палатку. В последние годы БАС из-за этого даже несла потери в личном составе.
В подобных условиях страховые веревки играли особо важную роль, хотя хижины располагались всего в пятидесяти метрах друг от друга. Однажды утром я расстался с Чарли у входа в главный туннель, примерно в ста метрах от жилой хижины. Я хотел отснять на кинопленку, как он швыряет лопатой снег через люк в емкость для растапливания снега — наш единственный источник пресной воды. Он вышел на поверхность на минуту раньше, так как я готовил камеру к съемке.
Когда я тоже выбрался на поверхность, там господствовал только ветер. Только сконцентрировав все свои физические силы, я смог продвигаться в нужном мне направлении. Полное отсутствие видимости было налицо. Я выпустил из рук страховочную веревку и тут же безоговорочно заблудился и был сбит с толку. Открыть глаза, стоя лицом к ветру, было бы безумием из-за острых кристалликов снега, которые мело горизонтально со скоростью 4 м/сек (восемь узлов). Я споткнулся и почувствовал под руками бочку. По ее расположению (я нашел и другую рядом с ней) я определил направление к хижине; до нее было тридцать шагов. Я нацелился в середину хижины и, к своему облегчению, ткнулся прямо в стену там, где снегу еще не намело выше крыши. Цепляясь за стену, я двинулся вдоль нее, пока не наткнулся на Чарли. Ему тоже удалось добраться до люка после подобных же приключений. Промахнись каждый из нас, шагни шаг влево или вправо от той бочки, разойдись с ней, и пришлось бы плутать до самой смерти.
Нередко снежные вихри высотой до 12 метров, подобные песчаным смерчам, натыкались на наш лагерь, а затем уносились вниз в долину. Иногда они объединялись в настоящие фронты и сплошной белой стеной надвигались на нас, чтобы захватить наши хижины; они отчаянно вопили в арматуре радиомачт, всасывая любой предмет, оставленный на поверхности.
Когда не было луны и вокруг царил сплошной мрак, штормы на плато действовали на нервы особенно сильно. Даже в самой хижине разговаривать было невозможно, когда ветер с ревом сотрясал хрупкие стены, а панели пола скрипели так, словно собирались оторваться. Снег проникал в малейшую трещину и любое отверстие. В не заклеенной пленкой замочной скважине свистела тонкая струя воздуха, как в реактивном двигателе, и вскоре температура в помещении понижалась до уровня температуры этой струйки. Поэтому мы тщательно заклеивали все дыры в хижинах и туннелях.
Ежедневно я проводил много часов с лопатой в руках, очищая от завалов входы и вестибюли, особенно заботясь о спасательных люках, и сжигал мусор в колодцах так, чтобы его не могло выдуть оттуда. Не проходило и дня, чтобы я не переделывал работу, проделанную накануне. Снег продолжал заваливать входы, засыпая также бочки с горючим, страховочные веревки. Так как ради безопасности бочки были расставлены на значительном удалении от хижин, мне ежедневно приходилось откатывать необходимое количество их на площадку, где мы производили забор топлива.
Мой первый колодец для мусора был неподалеку от входа, под барабаном спасательного люка. Однажды вечером шторм почти завалил вход снегом. Покуда я орудовал лопатой, сквозь мглу появился Олли. Он направился к люку, собираясь спуститься вниз по подвесному трапу. К счастью, я вовремя спохватился, вспомнив, что непосредственно под барабаном, внизу, в 3-метровом колодце бушевало разведенное мной пламя. Я бросился навстречу метели, торопливо перебирая руками страховочную веревку, и добрался до Олли в тот миг, когда он начал опускаться. В своей куртке он вспыхнул бы, как неощипанный цыпленок.
Итак, больше всего на свете мы боялись пожаров. Наши печки работали на простом гравитационном принципе подачи топлива. Количество тепла зависело от количества керосина, поступающего в форсунку у
