прикрыты брезентовыми дверями, а третий представлял собой высокую бочку, внутри которой висел трап.
Стоило научиться пользоваться этими дырами в темноте и в спешке. Нам было хорошо известно, что случилось с восемью русскими в предыдущем году, когда в их хижине вспыхнул пожар; их тела были найдены в выходном туннеле — все они умерли от удушья. По-видимому, им не удалось отыскать в темноте спасательные люки.
Я вспомнил трехнедельную экспедицию, спонсором которой была Би-би-си, по лондонским подземным сточным коммуникациям, как наш «штурман», семидесятилетний смотритель этих мест по имени Альф, водил нас по кирпичным туннелям с великолепными готическими сводами. Из стен торчали грубы, которые периодически изрыгали сточные воды в главную артерию. Альфу была знакома каждая извилина; однажды какая-то труба у скрещения туннелей выдала в одно мгновение превосходный водопад и Альф остановился, чтобы взглянуть на часы.
«Ровно одиннадцать тридцать, — объявил Альф, — это посол Франции». Он был при этом деле со времен второй мировой войны, и довольно часто совершенное знание всей сети позволяло ему избежать внезапных наводнений.
Месяца через три-четыре мы тоже научились двигаться в своих ледяных норах и в темноте находили люки на ощупь. Однако вероятность внезапного пожара по-прежнему существовала.
Я затратил два месяца на то, чтобы прокопать главные туннели. В их систему входило и крохотное помещение туалета, где в течение всей зимы сохранялась температура — 35 °C. Кстати сказать, иногда там было совсем недурно уединяться, чтобы поразмышлять немного, совсем немного, потому что, несмотря на то что задница замерзает медленнее конечностей, она все же мерзнет, если выставлять ее напоказ слишком долго. К концу марта общая длина наших катакомб достигала двухсот метров, и все наше имущество хранилось там. Заливая керосин в небольшую дыру посреди системы наших туннелей и поджигая его с помощью положенных тряпок, я за три дня «выкопал» выгребную яму глубиной в 9 метров для слива помоев.
Использованную для мытья грязную воду я выплескивал на снежный пол платформы, ступени и в проходы, чтобы они покрылись льдом. То, что получалось, мы назвали «пермапомои».
Однажды, когда у нас кончились гвозди, мы решили нанести визит на заброшенную южноафриканскую базу у подножия горы Хулдреслотте, которая была в 18 километрах от нашего лагеря. Джинни решила, что Бози нельзя оставлять одного и посадила его в свой рюкзак. У меня хранилась фотография засыпаннего снегом входа в коридор базы; мы копали целый час, но обнаружили лишь коробчатую хижину. Там мы добыли несколько гнутых гвоздей и, поскольку было довольно поздно, отправились домой.
На обратном пути Чарли стал преодолевать крутой склон под острым углом — и его нарты, обогнав «скиду», опрокинулись. Переворачивая их в нормальное положение, он заметил, что с каждой стороны пять из восьми стальных опорных стоек между полозьями и платформой сломались. Я проверил свои нарты и обнаружил то же самое. Нарты Олли оказались целы. Дальнейшее обследование показало, что и сами платформы слегка прогнулись. Когда до меня дошел весь смысл этого весьма неприятного открытия, я понял, что наше путешествие под угрозой. В Ривингене у меня было двое запасных деревянных нарт, предназначавшихся для работы в самом лагере, однако запасных стальных нарт не было. После успешных испытаний в Арктике я считал, что они вообще не ломаются.
Моя ошибка состояла в том, что я решил, будто антарктическая модель по всем параметрам, за исключением длины, совпадающая с моделью, окажется такой же прочной. Вероятно, так оно и было, но я совершил глупость — разрешил членам экипажа, разгружавшим судно, пользоваться этими нартами для перевозки бочек с горючим в глубь побережья. Иногда они грузили на них по три разом. Для этого у нас были большие деревянные нарты, однако я слишком поторопился закончить выгрузку. Конечно, теперь уже было поздно «оплакивать пролитое молоко», поэтому я решил отремонтировать нарты позднее, за зиму.
Когда с туннелями было покончено, мы возобновили тренировки в районе лагеря, где, казалось, не было трещин. Для начала Олли распаковал свой бур и набрал образцов льда от поверхности до глубины десять метров. Ему предстояло проделывать подобные операции на маршруте на каждом градусе широты. Затем, поскольку ни он, ни Чарли не имели опыта хождения на лыжах по пересеченной местности, я проложил полумильную трассу, и они бегали там ежедневно, а позднее ходили даже по плато Ривингена. В начале марта мы стали тренироваться в буксировке легких саней, постоянно увеличивая расстояния. Если мы все-таки пересечем Антарктиду, настанет день, когда нам придется тянуть за собой такие сани в Антарктиде по гористой местности, где не пройдут «скиду». Овладеть этим искусством мы могли только здесь, в Ривингене, пока солнце окончательно не скрылось.
В экспедициях нередки случаи, когда из-за вынужденного пребывания вместе между участниками возникают разногласия, переходящие во взаимную ненависть. Хотя мы проработали вчетвером свыше четырех лет, отношения между нами все же менялись. На новую обстановку мы могли реагировать по- разному. Например, боязнь трещин может воцариться в душе человека на многие месяцы, но не коснуться других. Иногда настроение нам портили мелкие травмы. Одно время Олли не мог поднять левую руку выше плеча, при этом он испытывал острую боль. Однажды утром, когда Джинни попросила его запустить генератор, он реагировал на удивление весьма пассивно — спросил, почему этого не может сделать Чарли, который не так занят.
В нашей крохотной жилой хижине Чарли и Олли жили в одном конце, я и Джинни — в другом. В середине размещалась «коммуналка» — место для приготовления и приема пищи, там же была входная дверь, ведущая в туннели. Две двери отделяли концы хижины, так что обе пары могли разговаривать, не опасаясь подслушивания.
Вот что говорил Олли:
Что касается меня и Джинни, то после того, как мы пережили немало ссор как в медовый месяц, так и после, наши отношения настолько наладились, что мы приобрели в лице друг друга целиком и полностью преданных союзников, которые не станут вести двойную игру.
Чарли и Олли были просто добрыми друзьями и могли, подобно нам, доверять друг другу. Таким образом, обстоятельства сложились так, что обе «группы» ценили и уважали друг в друге все присущие им способности и особенности поведения. Так мы избежали страха перед предательством, который ведет лишь к обоюдным подозрениям и агрессивному расколу. Все это очень важно при жизни в стесненных условиях, когда малейшие перемены в «атмосфере» ощущаются немедленно.
Когда по каким-то причинам я был особенно недоволен поведением Чарли или Олли в какой-нибудь мелочи, я мог либо излить злость на Джинни, либо разразиться ядовитой тирадой в своем дневнике. Однако уже через день или через час мое настроение могло измениться, и мне приходилось лишь удивляться, как можно возводить такие обвинения на других. Олли и Чарли, несомненно, пользовались такими же вентиляторами для излечения своего сплина.
Конечно, нас выводило из равновесия состояние неизвестности — опасение перед тем, что ждало нас впереди. Стрессы подстерегали на каждом шагу, и время от времени наши эмоции прорывались наружу. В ту зиму в кругу знакомых Олли и Чарли в Англии поползли слухи о том, что в нашем картонном лагере начались раздоры и даже поножовщина. К счастью, на самом деле, не говоря уж о применении кулаков, мы слышали друг от друга гораздо меньше словесных оскорблений, чем бывает у большинства супружеских пар за такое же время и в гораздо менее стесненных условиях.
У наших двух друзей в Санаэ возникли свои проблемы. Вот что гласит запись в дневнике Симона:
