Стас подошел к инвалиду. Тот пьяно дремал, изредка клюя носом и вздрагивая.

– Отец, – сказал Стас, – ты давно тут прохлаждаешься?

– С пятнадцатого года, – уставился на него продымленными алкоголем глазами безногий. – Как из госпиталя явился после Стрыпа, так досе тут и прохлаждаюсь. Подай «лимончик», служивый!

– Какой я тебе служивый? – сказал Стас. – Я у тебя вот о чем: ты с утра тут сидишь?

Глаза у инвалида приняли осмысленное выражение, он смигнул и хитро прищурился.

– Видал, видал, – сказал он, – подай «лимончик», все как есть сообчу.

– Да откуда у меня «лимоны», отец? – сказал Стас, оглядывая станцию. – А о чем это ты мне сказать собирался?

– Это я-то собирался? – опять прикрыл оба глаза безногий. – Может, кто другой, обознался ты, парень.

– Как знаешь, – сказал Стас, отходя. Слова инвалида его заинтересовали, но ясно было, что чем больше будешь любопытствовать, тем меньше услышишь.

– Эй, – позвал безногий. Его снедало одиночество и желание пообщаться. – Вали обратно, скажу.

Стас подошел.

– О чем это?

Инвалид усмехнулся и погрозил ему корявым пальцем.

– Кому мозги крутишь, милок? Аи я не знаю? Ты из-за Феньки сюды явился?

– Какой Феньки? – засмеялся Стас, подмигивая подошедшему Климову.

– Ка-а-кой? – укоризненно затряс головой безногий. – Дурак ты, парнишка! Я ж тут про всех знаю. Вы к ей из Клебани, а она с начальником станции в лесочке плироду изучает.

– Вот оно как! – сказал Климов.

– А ты думал! – подскочил безногий. – Я ее, стерву, насквозь вижу! Она вишь замуж задумала! У нас-то в Андреевском про ейную биохрафию все знают, вот она вам, сторонним, дыму напущает. Знаем! Все знаем!

– Дед, ты был, когда тут московский курьерский проходил? – спросил Стас.

– Кульерский! – с презрением плюнул перед собой старик. – Кульерские раньше были, а энтот как муха по стеклу ползет. Раньше, почитай, сотнягу, а то и больше – и на николаевки бабы зарабатывали – огурчики али там пирожки домашние к звонку приволокут, а тут три калеки выглянули, «лимоном» только погрозились.

– Сходил тут кто-нибудь? – спросил Стас.

– Здесь? – инвалид закатился так, что слезы выступили на бурых веках. – Тута отродясь один Коля- дурачок сходит. В Серпухов на богомолье ездит, а сходит – каждый раз станцию путает.

Из дверей вокзального строеньица вышел Клыч, поманил Стаса рукой.

– Здесь никто не сходил, – сказал Клыч. – И никто на станции из посторонних вообще не обьявлялся. Что у вас?

– То же самое, – сказал Стас.

– В Пахомово, – скомандовал Клыч и вспрыгнул на дрезину.

Но в Пахомове тоже никто не сходил. Дело шло к семи вечера. Начинало смеркаться. Клыч высчитывал.

– Если поезд был здесь часов в одиннадцать утра, то у нас еще есть время, – кричал он на ухо Климову. Тот, держась за железные перила дрезины, только кивал в ответ.

Выпрыгнули навстречу первые полисадники Клебани. У длинного вокзального барака путеец затормозил. Клыч кинулся внутрь. Стас пошел болтать с двумя парнями с роскошными чубами из-под низко надвинутых картузов, лениво лузгавшими семечки на травянистом пригорке за путями. С одной стороны железной дороги изрытыми выбоинами улиц и кособокими домишками начиналась Клебань, с другой шел лес, разрезанный на двое проселком. В старых лужах, поросших зеленой осокой, валялись свиньи, лаяли вдалеке собаки. Потапыч курил трубку и посматривал с дрезины на Климова, тот бродил между рельсами, оглядывая потрескавшиеся шпалы, думая о том, как хлипка эта связь между городами. Как эти шпалы еще держат рельсы, как эти стертые до половины железяки еще несут составы?

В выбоине перед насыпью был четко врублен след колеса и видны свежие отпечатки копыт. «Прямо по путям кто-то шпарил, – думал Климов, – как будто нет переезда! Долго еще изживать в народе эту расхлябанность, нежелание и отрицание любого порядка… Но откуда же он ехал, этот возчик?! Пьяный был, что ли?» Климов примерился по направлению колес, перешел рельсы и вышел к поселковой стороне. Здесь отпечатков колес не было. Правда, земля тут шла суше. Хотя почему суше – вот они, лужи, через них никак не проедешь, след останется. Значит, кто-то подъезжал чуть ли не к самым путям, потом повернул обратно? Он опять перешел пути, дошагал до первых деревьев. У съезда на проселок по краям лужи четко просматривался двойной след колес. Колеса были не тележные, а дутые шины. Экипаж? Наверное, кто-то из сельских богатеев. Он услышал свое имя. Стас бежал к двери вокзального барака, махал ему рукой. Потапыч осторожно спускался с дрезины. Путеец, до этого дремавший, проснулся и с интересом следил за происходящим. Из вокзального здания вышел Клыч с высоким человеком в путейской форме. Климов, охваченный предчувствиями, кинулся через рельсы.

– Сходило три человека, – на ходу шепнул Стас. – Один в летнем пальто. Похож на Федуленко.

Они ходко шли за Клычом и железнодорожником, сзади торопился Потапыч. Свое оборудование он оставил в дрезине и все время оглядывался.

– Иван Фомич! – густо басил худой железнодорожник. – Мельник. Я его как облупленного знаю.