– Рене, Рене! – воскликнула я, ничуть не увлеченная его рассказом о совместном путешествии. – Неужели вы хотите остаться во Франции? Неужели вам нравится эта дикая страна?! О, моя мечта – эмиграция. Подальше от крови, Революции, Равенства, Братства! Не нужна мне такая страшная свобода. Если бы вы только согласились… Как прекрасно нам было бы в Австрии! Там уже давно обосновался мой отец.

– В Австрии?

Удивление Клавьера, казалось, не имело границ.

– Мне оказаться среди аристократов? Да я их ненавижу! Сердце у меня сжалось, я вцепилась в руку Клавьера, я почти умоляла:

– Что нам аристократы? Мы были бы вдвоем – вы и я. Мне безразлично ваше происхождение; все это дребедень, пустой звук. Я люблю вас…

– Я тоже, – напомнил он.

– Но вы же должны понимать, что пребывание во Франции грозит мне гильотиной!

– Мои миллионы оградят вас от революции.

С мгновение я пораженно смотрела на него, словно онемев. Помнится, Франсуа говорил то же самое: доверьтесь мне, и я сделаю вас счастливой… Теперь Клавьер обещает оградить меня от революции. Но как можно спастись от зла, заполняющего все пространство?

– Как вы заблуждаетесь! – только и смогла сказать я. – Революция и вас не пощадит, и до вас доберется, не говоря уже обо мне.

– Чепуха! – сказал он, внезапно разгорячившись. – Что вы себе думаете? Я банкир, а не сапожник, приживающийся на новом месте. По крайней мере, я должен закончить свои дела здесь.

Я молчала. Конечно, в его делах я не разбираюсь… Но я отлично разбираюсь в том, на что способна революция! Достаточно вспомнить кровавый сентябрь и горы трупов во дворе Ла Форс…

– О какой операции, запланированной на завтра, вы говорили? – спросила я после долгой паузы, когда, наконец, смогла говорить уверенно. – Снова хлеб, ячмень?

– Нет… Речь идет о свечах и мыле. Два месяца назад я скупил все эти товары и вот уже месяц, как не выпускал их на прилавки. Завтра лавочники начнут их продажу, предложив платить за мыло вместо пяти целых тридцать су. Я сорву огромный куш, но я не уверен, что не начнутся бунты… Поэтому на время я удалюсь в свою подземную контору в Сен-Жермене.

– Боже, и вам нравится такая жизнь! – воскликнула я удрученно. – Неужели вы не устаете?!

– Нет! – сказал он с искренним энтузиазмом. – Больше всего на свете я люблю борьбу. И успокоюсь я не тогда, когда набью карманы золотом, а тогда, когда уничтожу всех конкурентов. По крайней мере во Франции.

Я чувствовала, что он искренен, но этой любви к риску мне было не понять. Дело даже не в деньгах, дело в той лихой, яростной веселости, с которой Клавьер прожигает жизнь. В старости он сможет сказать: да, мы пожили весело и лихо… Если, конечно, доживет до старости.

– Сюзанна, я знал, что меня ждет неделя напряженной работы. Я не буду ни есть, ни спать, пока операция не закончится. Перед началом этой кутерьмы я хотел повидать вас.

Я улыбнулась. Как хорошо, что он помнит обо мне! Интересно, если бы я попросила отменить эту операцию, он согласился бы? Вряд ли…

– Пожалуйста, будьте осторожны! – воскликнула я с тревогой.

Вместо ответа он обнял меня. Я больше не казалась себе плохо одетой и растрепанной, кошмар действительности закончился, грязные стены кухни словно растаяли, и я видела только серые глаза Рене, звезды, освещавшие нас с неба, и качающиеся за окном верхушки вязов… Мои руки сами собой поднялись и обвили шею Клавьера, пальцы утонули в его белокурых кудрях, от него терпко пахло американскими сигарами, к этому запаху примешивался едва уловимый аромат гваделупского лавра и кофе… Я закрыла глаза. Его губы еле слышно пошли вдоль моего виска к щеке, к подбородку и взволнованно, почти на ощупь слились с моими полуоткрытыми губами. Сладкая судорога пробежала по моему телу. Рене легко преодолел барьер моих зубов, и поцелуй стал так глубок, что меня бросило в дрожь. Его рука скользнула мне на грудь, проникла под старую ткань корсажа.

– Радость моя, – прошептал он, скользя губами по моему уху, – о, моя радость!..

Сделай он хоть одно движение, прояви нетерпение, и я сразу, без единого слова отдалась бы ему – здесь, прямо на кухне, со всей страстью и нежностью – я так давно их не растрачивала! И все же где-то в глубине, в кипении крови рыдала какая-то затаенная печаль – за то, что это случится так скоро и так обыденно, что не будет у нас постели, усыпанной розами, и треска дров в камине, не будет всех этих романтических бредней, которые так нравятся женщинам… Рене понял это. Уж не знаю как, но он понял.

– Я люблю вас, – прошептал он с небывалой нежностью в голосе. – Вы заставили меня забыть о Жюли.

– Я тоже люблю вас.

– Так неужели мы не можем подождать?

Он подавил желание неимоверным усилием воли и теперь казался почти спокойным. Обняв меня, как ребенка, он прошептал медленно и ласково:

– Пройдет время, и вы вернете себе своего Жанно. Я увезу вас в Монако, туда, где прошло мое детство, где песок Лазурного берега и синее море золотятся под солнцем… Вас уже ничто не будет тревожить, да и я заброшу свои дела.

– Мы будем счастливы, правда? – проговорила я с искренней надеждой.

Рене кивнул в ответ так же искренне. Внезапно сжав меня в объятиях, он прошептал с обжигающей страстью в голосе: