У Валли в гостиной на случай прихода отца или братьев была бутылка виски. Ни Валли, ни я, как правило, не пили. Но я не знал, где она держит эту бутылку.

– Подожди минутку, – сказал я плачущему мужчине. – Тебе надо выпить.

Я нашел-таки бутылку и достал два стакана. Мы оба выпили не разбавляя, и я увидел, что ему стало лучше, он взял себя в руки.

Наблюдая за ним, я понял, что он пришел не для того, чтобы поблагодарить несостоявшихся спасителей дочери. Он пришел, чтобы излить кому-нибудь свое горе и свою вину. Поэтому я слушал и старался, чтобы мои чувства к нему не выражались у меня на лице.

Он осушил стакан, и я подлил ему виски. Он устало откинулся на диване.

– Знаешь, я никогда не хотел уходить от жены и детей. Но она была слишком живой и слишком энергичной. Я много работал, работал на двух работах и копил деньги. Я хотел купить дом и нормально растить детей. Но она хотела развлекаться. Она была слишком энергичная, и я должен был уйти. Я старался видеться с детьми почаще, но она мне не разрешала. Если я давал ей лишние деньги, она тратила их на себя, а не на детей. А потом, понимаешь, мы все больше отдалялись, и я нашел женщину, которой нравилось жить, как я живу, и я стал чужим для собственных детей. А теперь все осуждают меня потому, что моя девочка умерла. Как будто я один из этих перелетных пижонов, оставляющих женщин умирать с голоду.

– Это твоя жена оставила их одних, – сказал я.

Он вздохнул.

– Я не могу осуждать ее. Она сойдет с ума, если каждый вечер будет сидеть дома. И у нее не было денег на няньку. Я должен был либо развязаться с ней, либо убить ее, одно из двух.

Я ничего не говорил, а лишь смотрел на него, а он на меня. Было видно, что он унижен от того, что приходится рассказывать о таких вещах постороннему, причем белому. А потом я понял, что я – единственный, перед кем он может обнаружить свой позор. Потому что я был не в счет и потому, что Валли погасила пламя, опалявшее его дочь.

– Она чуть не убила себя той ночью, – сказал я.

Он снова разрыдался.

– Она так любит своих детей, – сказал он. – То, что она оставила их одних, ничего не значит. Она всех их любит. И она не сможет себе этого простить, вот чего я боюсь. Эта женщина сопьется и умрет, она опускается, друг. Я не знаю, что я могу для нее сделать.

Я ничего не мог сказать на это. В глубине сознания я думал, что пропал день работы, что мне не вернуться к своим записям. Я предложил ему поесть. Он допил виски и поднялся, чтобы уходить. Снова это стыдливое и униженное выражение на лице, когда он благодарил меня и мою жену за то, что мы сделали для его дочери. Потом он ушел.

Когда Валли с детьми вернулась вечером домой, я рассказал ей, что произошло, и она пошла в спальню и проплакала, пока я готовил детям ужин. А я думал о том, что осудил человека прежде, чем встретился с ним или что-то о нем узнал. Как просто я определил его место, выведенное из прочитанных книг, среди пьяниц и наркоманов, переехавших в наш квартал. Я представил его, бежавшего от своего народа в другой мир, не такой бедный и черный, из рокового круга, в котором он был рожден. И он оставил свою дочь умереть в огне. Он никогда не простит себя, и его суд куда строже, чем то, что я вывел для себя в своем невежестве.

Неделей спустя подралась парочка из соседнего дома, и он порезал ей горло. Оба были белыми. У нее был любовник на стороне, который в стороне и остался. Но рана оказалась не смертельной, так что заблудшая жена смотрелась трогательно-романтично с шеей, обмотанной большими белыми бинтами, когда забирала детей из школьного автобуса.

Я знал, что мы уезжаем вовремя.

В канцелярии армейского резерва процветало взяточничество. Впервые за свою карьеру на Гражданской Службе я получил квалификацию “Отлично”. Из своих вымогательских интересов я изучил все сложные новые инструкции и стал умелым клерком, ведущим специалистом в своей области.

Благодаря этим специальным познаниям я разработал для своих клиентов челночную систему. Когда они заканчивали шестимесячную активную службу и возвращались в мое резервное подразделение, я освобождал их от собраний и двухнедельного летнего лагеря. И нашел для этого совершенно законный путь. Я мог предложить им сделку, согласно которой после прохождения шестимесячной активной службы они превышались просто в имена в списках армейского резерв и призывались только в случае войны. Больше не было ни еженедельных собраний, ни ежегодных летних лагерей. Мои цены шли вверх. Еще один плюс: когда я таким образом избавлялся от старых клиентов, открывались новые вакансии.

Однажды утром я открыл “Дейли Ньюс”, и там на первой странице была большая фотография трех молодых людей. Двое из них только что днем раньше были записаны мной в резерв. С каждого по двести баксов. Сердце мое екнуло, и я почувствовал слабость. Чем это могло быть, если не раскрытием вымогательства? Я заставил себя прочесть надпись под фотографией. Парень посередине был сыном ведущего политика в штате Нью-Йорк. Подпись приветствовала патриотическое вступление сына политика в армейский резерв. Вот и все.

Тем не менее, эта газетная фотография меня напугала. Мне представилось, что меня посадили, а Валли осталась одна с детьми. Конечно, я знал, что ее отец с матерью позаботятся о них, но меня-то с ними не будет. Я потеряю семью. Но когда я пришел в контору и поделился новостью с Фрэнком, он засмеялся и заявил, что все прекрасно. Двое моих плательщиков на первой полосе “Дейли Ньюс”. Великолепно. Он вырезал фотографию и повесил ее на доску объявлений в своем отделении армейского резерва. Для нас это было шутливым намеком. Майор считал, что это сделано для поднятия духа в отделении.

Эта ложная тревога несколько ослабила мою бдительность. Как и Фрэнк, я начал верить, что вымогательство может продолжаться бесконечно. И могло бы, если бы не берлинский кризис, заставивший президента Кеннеди призвать сотни тысяч из резервных частей. Что вышло для нас боком.

Когда пришла новость, что наши резервисты призываются в армию на годовую активную службу, наше учреждение превратилось в сумасшедший дом. Уклонявшиеся от призыва, заплатившие за поступление на шестимесячную программу, разгневались и взбесились. Больше всего им было обидно, что их, сливки американской молодежи, начинающих адвокатов, преуспевающих дельцов с Уолл-Стрит, гениев рекламы, провело тупейшее из созданий, армия Соединенных Штатов. Им морочили голову шестимесячной программой, провели, продали, а они и не обратили внимания на эту маленькую уловку. Что они могут быть призваны на активную службу и снова оказаться в армии. Городские пройдохи очутились в положении деревенщины. Мне это тоже не очень понравилось, хотя я и поздравлял себя с тем, что не вступил в резерв, погнавшись за легкими деньгами. Но вымогательство мое пошла ко дну. Не облагавшийся налогами доход в тысячу долларов в месяц прервался. А я очень скоро должен был переезжать в свой новый дом на Лонг-Айленде. Но все же я еще не понимал, что приближается давно предвиденная катастрофа. Я был слишком занят обработкой громадного количества бумаг для отправки своих подразделений на активную службу.

Нужно было обеспечить провизию и обмундирование, выпустить всяческие инструкции по подготовке. Кроме того, началось паническое бегство от повторного призыва на год. Все знали, что имеются армейские инструкции об уважительных причинах для отмены призыва. Особенно ошеломлены были те, кто прошел программу резервистов три-четыре года назад, те, у кого заканчивался срок пребывания в резерве. За эти годы они сделали успешную карьеру, женились, завели детей. Они обвели вокруг пальца военных заправил Америки. И вот, все оказалось иллюзией.

Но помните, это был цвет американской молодежи, будущие гиганты бизнеса, судьи, чародеи индустрии развлечений. Они не могли принять это как должное. Один юноша, партнер своего отца по фондовой бирже Уолл-Стрит, поместил жену в психиатрическую клинику, а потом написал заявление с просьбой об освобождении на том основании, что у его жены случился нервный припадок. Я отправил все документы с официальными письмами из больницы. Это не сработало. Вашингтон получал тысячи отговорок и занял такую позицию, что никто не вывернется. Пришло письмо, сообщавшее, что несчастный муж будет вновь призван на активную службу, а потом с его заявлением разберется Красный Крест. Красный Крест, видимо, хорошо поработал, так как месяц спустя, когда подразделение этого парня было отправлено в Форт Ли,