слышала; лишь гул голосов шумел у нее в ушах. Мысли ее путались.

Капитан Харвил, и вовсе не слушавший разговора, теперь встал, отошел к окну, и Энн, в смутном рассеянии следившая за ним взором, вдруг поняла, что он подзывает ее к себе. Он кивал, словно говоря: «Подите-ка сюда, я хочу вам кое-что сказать»; и подкреплял приглашение свое такой открытой улыбкой, будто они век целый были знакомы. Она встала и подошла к нему. Дамы оказались теперь в дальнем конце комнаты, а столик капитана Уэнтуорта стал теперь ближе к ней, хоть и не совсем близко. Едва она подошла, лицо капитана Харвила вновь приняло задумчивое, серьезное выражение, более ему свойственное.

— Взгляните, — сказал он, разворачивая сверток, который был у него в руках, и извлекая оттуда миниатюрный портрет. — Узнаете вы, кто это?

— Разумеется, это портрет капитана Бенвика.

— То-то и оно. И вы легко догадаетесь, кому он предназначен. Однако же (продолжал он с чувством) он был писан не для нее. Мисс Эллиот, помните ли вы, как брели мы вместе по Лайму и его жалели? Я тогда думал… — впрочем, пустое. Мыс Доброй Надежды — вот где был писан портрет. Там свел он знакомство с юным художником германским и, верный слову, данному бедной моей сестре, позировал ему и вез ей подарок; а теперь мне поручено почтительнейше вручить его другой. Что за комиссия! Для меня ли? Но к кому еще мог он прибегнуть? И я не обману его надежд. Правда, я без сожалений передаю эту честь другому. Вот он все исполнит (кивая на капитана Уэнтуорта), он как раз и пишет письмо.

Губы его дрогнули, и он заключил свою речь словами:

— Бедная Фанни. Уж она бы не забыла его так скоро!

— Да, — отвечала Энн тихим, растроганным голосом. — Да, я вам верю.

— Не в ее то было природе. Она боготворила его.

— Это не в природе всякой истинно любящей женщины.

Капитан Харвил усмехнулся, как бы говоря: «Вы столь уверены в женском постоянстве?»

Она отвечала на немой вопрос его тоже с улыбкой:

— Да, поверьте, мы не забываем вас так скоро, как вы забываете нас. Думаю, это судьба наша, а не заслуга. Тут уж ничего не поделаешь. Мы живем в домашнем кругу, в тиши уединения, во власти собственных чувств. Вас же скоро отвлекают волнения большого мира. Вечно у вас есть дело, цель, занятия всякого рода, жизнь предъявляет вам свои права, вас рассеивают невольно труды и перемены.

— Если вы и правы, и большой мир скоро отвлекает многих мужчин (а мне, пожалуй, и не хочется с вами соглашаться), то как приложить это к Бенвику? Заключение мира оставило Бенвика на берегу, и с самой той поры он жил с нами, в узком домашнем кругу.

— Верно, — сказала Энн. — Ваша правда. Я и позабыла. Но что же остается нам сказать теперь, капитан Харвил? Если причины не в обстоятельствах внешних, значит, они внутри, значит, таково уж мужское сердце.

— Нет, нет. Вовсе не таково мужское сердце. Ни за что я не соглашусь, что мужскому сердцу, более чем женскому, свойственно забывать тех, кого любит оно, кого оно любило. Я подозреваю обратное. Я верю в соответствие чувств наших и телесной оболочки. И как сильней наши тела, так сильней и наши чувства; более стойко претерпевают они и волнения страсти, и бури рока.

— Быть может, чувства ваши и сильней, — отвечала Энн. — Но, подчиняясь тому же духу сопоставлений, я позволю себе утверждать, что наши чувства зато нежней. Мужчина крепче женщины, да, но век его недолог; что и подкрепляет вполне мой взгляд на мужскую любовь. Иначе было бы и несправедливо. И без того довольно выпадает вам невзгод, опасностей, лишений. Вы проводите дни свои в бореньях и трудах. Вдали дома, отечества, вдали друзей. Ни время ваше, ни здоровье, ни самая ваша жизнь вам не принадлежат. Несправедливо было бы (дрогнувшим голосом), когда бы ко всему вы были наделены и нежной женскою душою.

— Нет, тут мы никогда не согласимся… — начал было капитан Харвил, но их внимание вдруг отвлеклось легким шумом в дотоле совершенно тихом углу, где сидел капитан Уэнтуорт. Это всего-навсего упало на пол перо; но Энн вздрогнула, обнаружа, что он ближе к ней, чем она полагала, и склонна была подозревать, что и перо упало оттого, что он прилежно вслушивался в звуки, вовсе не предназначенные для его слуха.

— Кончил ты свое письмо? — спросил капитан Харвил.

— Не совсем, осталось еще несколько строк. Через пять минут я с ним разделаюсь.

— Я и не тороплю. Я надежно стал на якорь (улыбаясь Энн) и снаряжаюсь всем, чем следует. Не спешу выходить в море. Так вот, мисс Эллиот (понижая голос), как я уже сказал, тут мы никогда не согласимся. И, верно, никогда мужчина не согласится тут с женщиной. Однако, позвольте вам заметить, сочинители все против вас — все сочинения против вас, в стихах и в прозе. Будь у меня память, как у Бенвика, я вмиг нашел бы вам пятьдесят цитаций в подтверждение моей мысли, и я в жизни своей не открывал книги, где не говорилось бы о женском непостоянстве. Да ведь вы скажете небось, что книги-то сочиняют мужчины.

— Быть может, и скажу. Нет, нет, с вашего дозволения, книги мы уж лучше оставим в покое. У мужчин куда более средств отстаивать свои взгляды. Образованность их куда выше нашей; перо издавна в их руках. Не будем же в книгах искать подтверждений своей правоте.

— Но в чем же тогда нам искать их?

— Да ни в чем. И надеяться нечего их найти. Каждый, я думаю, грешит снисхождением к своему полу; и уж к снисхождению этому притягиваются кое-какие события, случившиеся в собственном нашем кругу; ну, а на многие из этих событий (быть может, сильнее всего нас поразивших) как раз и невозможно ссылаться, не обманывая чужой доверенности и не высказывая того, чего высказывать бы не следовало.

— Ax, — воскликнул капитан Харвил, и голос его выдавал глубокое волнение. — Когда б вы знали чувства мужчины, который, простясь с женою и детьми, глядит вослед увозящей их лодке, покуда она не скроется из глаз, а потом говорит, отвернувшись: «Бог весть, суждено ли еще свидеться!» Когда б вы знали, как томится душа его ожиданьем; как, воротясь после года, проведенного в дальних морях, перемещенный в новый порт, считает он дни до встречи и сам себя обманывает, говоря «нет, до такого-то дня им здесь быть невозможно», а сам-то надеется, что они будут хоть на день, да раньше, и, наконец, видит их даже до этого дня, будто провидение наделило их крыльями! Когда бы я мог объяснить вам все это и все, что готов терпеть и счастлив терпеть мужчина ради драгоценнейшего сокровища жизни своей! Я говорю, разумеется, про тех мужчин, у кого есть сердце! — И он с чувством прижал руки к собственному своему сердцу.

— О! — живо отозвалась Энн. — Мне хочется верить, я умею отдать должное таким чувствам. Боже упаси преуменьшать способность к верности и нежности у своих собратьев! Я заслуживала бы презрения, посмей я предположить, будто одни женщины только и способны на постоянство. Нет, я знаю, ради близких вы способны на многое, на великое. Вы никаких не боитесь трудов, и терпение ваше безмерно, покуда — если мне позволительно будет так выразиться, — покуда вам есть для кого терпеть и трудиться. Я хочу сказать: покуда любимая женщина жива, и рядом, и предана вам. По мне, единственное преимущество женщины (преимущество весьма незавидное; и врагу бы не пожелала) — это способность наша любить дольше, когда у любви уж нет надежды на счастье или возлюбленного уж нет в живых.

Она не могла больше говорить; сердце ее было слишком полно; дыхание у нее прерывалось.

— Добрая вы душа, — воскликнул капитан Харвил и с нежностью коснулся рукою ее плеча. — Я не хочу с вами ссориться. А как подумаю о Бенвике — я и вовсе немею.

Здесь внимание их было отвлечено. Миссис Крофт собралась уходить.

— Ну, Фредерик, мы с тобой, кажется, расстаемся, — сказала она. — Я иду домой, а у тебя дела с твоим другом. Нынче вечером все мы, надеюсь, будем иметь удовольствие встретиться у вас (кивая Энн). Мы вчера получили приглашение от вашей сестры, и Фредерик, кажется, тоже получил карточку, хоть сама я ее не видела; и ты ведь тоже свободен вечером, Фредерик?

Капитан Уэнтуорт с великой поспешностью складывал свое письмо и то ли не мог, то ли не хотел дать прямого ответа.

— Да, — сказал он. — Правда. Мы расстаемся, но скоро мы с Харвилом тебя догоним; ведь ты готов, Харвил? Я иду через минуту. Я знаю, ты тоже идешь. Еще минуту — и я в твоем распоряжении.

Миссис Крофт ушла, и капитан Уэнтуорт, тотчас запечатав письмо, в самом деле собрался идти, и весь вид его выражал нетерпение. Энн не знала, что и подумать. Капитан Харвил простился с нею самым нежным образом («Всего вам доброго. Храни вас Господь!»), а капитан Уэнтуорт не подарил ее ни словом, ни взглядом! Он вышел из комнаты, даже не взглянув на нее!