- Да, - вскричала в свою очередь Телезиппа насмешливым тоном, павлин от Пирилампа, павлин, которого купил вчера Перикл. Он хотел подарить его одной ионийской развратнице, но теперь предпочитает съесть его изжаренным.

- Юноша! - вскричала в свою очередь Эльпиника, - не правда ли то, что утверждали твои товарищи в Спарте, что ты женщина? Представь себе, здесь также находятся люди, которые утверждают, что ты не мужчина, а гетера из Милета.

- Презренная, - продолжала между тем Телезиппа, не сдерживая своего гнева, - разве тебе мало того, что ты заманиваешь в свои сети мужчин? Ты вкрадываешься в домашние святилища. Неужели ты не боишься женщин, которые с негодованием смотрят на возмутительницу святости семейного очага? Как ты еще смеешь глядеть мне в глаза! Ты не уходишь?

- Позови сюда Амиклу, - сказала сестра Кимона, раздраженной подруге, - пусть она своими лаконскими кулаками вытолкает в шею этого мнимого соотечественника!

- Прежде чем сделать это, - вскричала Телезиппа, не помня себя, - я выцарапаю ей глаза и сорву это фальшивое платье.

Таким образом изливали гнев две женщины, стоя одна по правую, другая по левую сторону разоблаченной милезианки.

Она спокойно дала пройти первому взрыву гнева и брани раздраженных женщин, пока они, наконец, изумленные ее спокойствием, не замолчали на мгновение. Тогда милезианка заговорила.

- Теперь, когда вы истощили первый порыв гнева, выпустили ядовитые стрелы, я в свою очередь отвечу вам. Скажи мне, Телезиппа, почему ты так позоришь меня в доме своего супруга великого Перикла? Скажи, что я похитила у тебя: твоих домашних богов? Твоих детей? Твою добрую славу? Твою добродетель? Твое имущество? Твои украшения? Ничего подобного! Я могла отнять только то, чем, по-видимому, ты дорожишь меньше всего, чем ты, в сущности, никогда даже не обладала, что приобрести и удержать ты никогда серьезно не стремилась - любовь твоего супруга. И если бы, в действительности, было так, и если бы твой супруг любил меня, а тебя нет, то разве это была бы моя вина? Нет, это была бы твоя вина! Разве я для того приехала в Афины, чтобы заставлять афинян любить своих жен? Мне кажется, гораздо легче учить афинских женщин, как сберечь любовь мужей. Вы, афинские жены, скрывающиеся в глубине ваших женских покоев, не знаете искусства покорять сердца мужчин, и вы сердитесь на нас ионянок за то, что мы умеем делать это. Но разве это преступление? Нет, преступление не уметь этого. Что значит быть любимой? Это значит нравиться. А когда нравится женщина? Прежде всего тогда, когда желает этого. Чем она должна стараться нравиться? Всем, что только может нравится. Прежде всего должна уметь быть любезной, но в то же время женщина не должна сама ухаживать за мужчиной. Если она делает вид, что слишком дорожит его любовью, то, сначала, он гордится, а кончается тем, что он начинает скучать, а скука - это могила семейного счастья, могила любви. Мужчина может сердиться, браниться, проклинать - он не должен только скучать. Ты, Телезиппа, делаешь слишком мало и слишком много, слишком мало потому, что ты отдала мужу только свое тело и свою верность - и слишком много, так как отдала ему все, что обещала. Женщина должна быть в доме чем угодно, но только не супругой, так как Гименей смертельный враг Эрота. Женщина должна каждый день поражать чем-нибудь новым. Высшее искусство ее должно заключаться в том, чтобы вечером опускаться на ложе невестой, а утром снова вставать с него девой вот правила нашего искусства нравиться. Следуй же им, если хочешь и если можешь. Если же нет, то покорись своей судьбе и пожинай то, что сама посеяла.

Так говорила Аспазия, но супруга Перикла искривила губы в презрительную улыбку.

- Можешь оставить при себе мудрость твоего постыдного искусства, тебе оно может пригодиться. Не думаешь ли ты учить меня, как приобрести расположение мужа, меня, которую хотел взять в супруги архонт Базилий? Чего думаешь достигнуть ты всеми твоими ухищрениями? Ты можешь вовлечь моего мужа в тайный постыдный союз, но останешься чуждой его дому, его домашнему очагу и даже, если бы он оттолкнул меня, ты не могла бы сделаться полноправной женой: ты не можешь родить ему законного наследника, так как ты чужестранка, а не афинянка. Будет ли мой муж влюблен в меня или нет, я все равно остаюсь хозяйкой дома, а ты посторонней. Я говорю тебе 'ступай вон', и ты должна повиноваться.

- Я повинуюсь и ухожу, - отвечала Аспазия. - Мы с тобой поделились, прибавила она резким тоном, - тебе - его дом и домашний очаг, мне - его сердце, каждый будет владеть своим. Прощай, Телезиппа.

С этими словами Аспазия удалилась. Телезиппа снова осталась вдвоем с Эльпиникой, которая одобряла гордость подруги, восхищалась ответом, данным чужестранке. После непродолжительного разговора, наконец, удалилась и она, а жена Перикла занялась домашними делами.

Целый день маленький Алкивиад говорил о своем спартанском друге, к досаде честной Амиклы, которая качала головой и говорила:

- Этот юноша никогда не воспитывался в Спарте.

Телезиппа запретила обоим вспоминать о чужестранце в присутствии Перикла. Между тем наступило наконец время обеда. Перикл возвратился и сел за стол вместе со своим семейством. Он ел приготовленное кушанье, отвечал на вопросы маленького Алкивиада и двух своих мальчиков, часто обращаясь с каким- нибудь словом к Телезиппе, несмотря на то, что она была погружена в мрачное молчание.

Перикл любил видеть вокруг себя веселые лица. Недовольное молчание было ему неприятно. Наконец подали новое кушанье. Это был изжаренный павлин.

Перикл бросил удивленный взгляд на птицу.

- Что это такое? - спросил он.

- Это павлин, - отвечала Телезиппа, - который по твоему приказанию был принесен сегодня утром в дом.

Перикл замолчал и после непродолжительного раздумья, в течение которого он старался объяснить себе, каким образом это могло произойти, снова обратился к Телезиппе с вопросом:

- Кто сказал тебе, что я хотел изжарить эту птицу?

- Так что же с ней делать? - возразила Телезиппа. - Наш птичий двор не позволяет кормить такую большую птицу, и мы не можем позволить ей гулять на свободе. Поэтому я и изжарила эту птицу - да почему же нет, она приятна на вкус и хорошо зажарена, попробуй кусочек.

Говоря это, она положила на тарелку мужа большой кусок павлина.

Перикл, которого народ называл олимпийцем, Перикл, победоносный полководец, знаменитый оратор, человек, управлявший судьбами Афин, умевший с достоинством руководить толпой своих сограждан, опустил глаза перед куском павлина, положенным на тарелку Телезиппой. Но он быстро овладел собой, поднялся, сославшись на недомогание, хотел удалиться в свою комнату, как в эту минуту маленький Алкивиад вскричал:

- Амикла, старая дура, говорит, что мой спартанский друг никогда не был в Спарте!

При этом упоминании о спартанском друге, Перикл вопросительно посмотрел сначала на мальчика, потом на Телезиппу.

- О каком спартанском друге ты говоришь? - спросил он наконец.

Мальчик и Телезиппа молчали, тогда он оставил столовую. Телезиппа последовала за ним. На пороге внутренних покоев она тихо, но резко сказала мужу:

- Запрети милезийской развратнице посещать тебя здесь, в твоем доме, иначе она развратит мальчика. Отдай развратнице свое сердце, Перикл, если хочешь, но твой дом, твой домашний очаг спаси от нее. Следуй за ней куда ты хочешь, но здесь, в этом доме, у этого очага, я сохраню мои права здесь хозяйка я одна!

Перикл был странно взволнован тоном этих слов: в них звучало не горе оскорбленного женского сердца, а оскорбленная холодная гордость хозяйки дома, поэтому он также холодно ответил:

- Пусть будет так, как ты говоришь, Телезиппа.

В тот же самый день к Периклу явился чужой раб с письмом. Перикл развернул его и прочел следующие строки, написанные рукой Аспазии:

'Я оставила дом Гиппоникоса. Мне нужно многое сообщить тебе. Посети меня, если можешь в доме милезианки Агаристы'.

Перикл отвечал следующее:

'Приходи завтра утром в деревенский дом поэта Софокла, на берегу Кефиса - ты найдешь меня там. Приходи переодетая или же, если не хочешь, то прикажи принести себя туда в носилках'.

6