Она вдруг почувствовала, что на нее упала чья-то тень. Подняла голову... Прямо перед ней стоял тот, четвертый. Который пришел один.

'Он же пришел не ко мне, - судорожно пыталась сообразить Шауме, - вот сейчас он обратится к одной из тех девушек, на диване...' Но оказалось, что на диване уже никого нет. Пока она сидела с закрытыми глазами, все девушки ушли наверх с тем блондином и его приятелями.

Теперь в углу осталась она одна. Тень от огромного воина накрыла ее целиком, и Шауме жалостливо вытянула шею, не в состоянии подняться, как следовало бы девушке, работающей в таком заведении. Ноги у нее стали как желе.

А он казался ей настоящим великаном, с ног до головы в темном, в кожаных доспехах... Она скользнула взглядом по его перевязи, превозмогая страх, попыталась разглядеть его лицо, но глаза незнакомца скрывались в густой тени, и Шауме увидела лишь темную тень небольшой бородки и руку, которую он вдруг протянул к ней.

- Скажи мне, юная госпожа, - послышался низкий голос, - как твое имя?

- Ш-Шауме, - пискнула она, проклиная себя. Его рука выжидающе повисла в воздухе. Шауме с трудом заставила себя подать незнакомцу руку и с его помощью встала наконец со скамьи.

- Может быть, мы лучше пройдем в твою комнату? Если тебе угодно, конечно? - предложил он, но лица его она так и не сумела разглядеть, почти уткнувшись носом в его широченную грудь.

Он смотрел на нее сверху вниз, и в глазах его пылал такой огонь, каким порой вспыхивали лишь дикие глаза сапсана Дики.

Бежать было поздно. Оставалось лишь довести до конца то, что почти уже свершилось. И тут наконец Шауме вспомнила, чему ее учили:

- Не желаете ли выпить, господин мой? Или прикажете чего-нибудь покрепче? - Наркотиками заведение Миртис снабжалось в изобилии - они могли придать храбрости, или вызвать страшный голод, или заставите совершить необдуманный поступок. Во всяком случае, так объясняла Шауме Миртис.

- Послушай, ягненочек, меня здесь знают под именем Пастуха, - сказал он, и она поняла, что ему не нужна ни выпивка, ни что-либо другое. Только она сама, Шауме.

В последнее мгновение, правда, когда его рука уже неумолимо влекла ее к лестнице, ведущей наверх, она вспомнила о спасительном амулете, который дала ей Меррикэт - о том самом корне мандрагоры, без которого любой мужчина сразу поймет, что она девственница.

В смятении, она остановилась было, протягивая к скамье руки, но он держал ее крепко, вопросительно на нее глядя и впервые повернувшись к ней в профиль. Да, это был профиль настоящего мужчины, сурового и закаленного воина - твердый, решительный: крепкий крупный нос, упрямый, поросший щетиной подбородок, полные губы, вздрагивающие от желания улыбнуться. Да, как раз от таких она всегда и убегала на улице, такие всегда берут все, что им хочется. Нечего и надеяться провести такого человека...

- Я.., я кое-что забыла.., оставила там, на скамье...

- Это тебе не понадобится - во всяком случае, со мной. - Он говорил так уверенно, что Шауме осталось лишь подчиниться и послушно пойти туда, куда он властно увлекал ее, крепко обнимая за плечи.

Так они и поднимались по лестнице - своей могучей правой рукой незнакомец так прижал ее к себе, что рука девушки, поднесенная к горлу, оказалась намертво притиснутой к шее. А ведь раньше Шауме считала, что ступенек в этой лестнице не так уж и много! Теперь даже коридор, в конце которого находилась ее комната, показался ей ужасно длинным. Дыхание мужчины, касавшееся ее волос, было очень горячим; он что-то говорил ей, но она понимала сказанное скорее по интонациям, почти совершенно не разбирая слов.

Поняла она примерно следующее: теперь ты моя, говорил он ей, но я полностью владею собой, так что ничего не бойся, расслабься, и все будет хорошо. Слов же, которые произносил Пастух, она по-прежнему не понимала и слышала в них лишь одно - детству ее пришел конец.

Сейчас было неважно, каковы были эти слова; и неважно, что губы у нее настолько пересохли, что она была рада, когда он приник к ним своим влажным горячим ртом; и было неважно даже, что это не Зип. Важно для нее было только одно: не провалиться на первом же экзамене, не рассердить этого мужчину видом девственной крови на простыне и своей полнейшей неопытностью.

Когда они наконец вошли в ее комнату, ей, к счастью, не понадобилось помогать Пастуху расстегивать его кожаные доспехи и снимать оружие. Ну а помочь ему снять сапоги сумела бы любая дура. Зато потом он стал помогать ей - молча и с каким-то странным выражением на суровом лице, казавшемся совершенно непривычным к шуткам и смеху; однако она явственно видела ласковую усмешку в его красновато- коричневых глазах, столь похожих на яростные глаза сокола...

Когда стало совершенно очевидно, что она абсолютно не владеет тем ремеслом, на которое можно рассчитывать в подобном заведении, и ничего не смыслит в искусстве любви, Шауме совсем притихла: она была уверена, что сейчас он пойдет прямиком к Миртис и пожалуется ей. Но ничего подобного не произошло.

Напротив. Он обращался с ней очень бережно, как с хрустальной. Так музыканты внизу, в гостиной, обращаются со своими инструментами. И довольно скоро в его умелых руках она начала понимать, почему остальные девушки каждый вечер выходят на работу с улыбкой.

Она успела понять достаточно много, и когда пришла пора скинуть платье, не стала думать о том, что он вот-вот обнаружит и какое при этом испытает разочарование и гнев.

Все шло очень хорошо, но Пастух вдруг отпрянул от нее и сел на постели; его грудь с черной порослью волос мерно вздымалась.

- Сейчас же убери это! - велел он ей. Голос его звучал сейчас непривычно резко. - Немедленно положи это на стол!

- Как же?.. - У нее даже дыхание перехватило, и вместо вопроса из горла вылетел какой-то испуганный нечленораздельный хрип. Куда же она денет свою девственность? И как он догадался?

Он ведь только и успел, что раздеть ее и увидеть, какова она под платьем...

Она испуганно проследила глазами за его указующим перстом и с громадным облегчением вздохнула. Оказывается, его рассердила та серебряная трубка, тот подарок моря, который Меррикэт посоветовала ей пока что оставить при себе!

- Ax это, господин мой? - притворно удивилась она. - Но я всегда это ношу!

- Только не в моем присутствии. - Он встал с постели, и она увидела, что от любовного возбуждения в нем не осталось и следа. Задохнувшись от страха, она крикнула:

- Пожалуйста, не уходите, господин мой! Я сейчас сниму!

Он ждал, уперев руки в бока, пока она не снимет трубку, а потом обнял, прижался губами к ее груди и сказал:

- Ну, теперь не тревожься: остальное я беру на себя. А ты просто доверься мне, ягненочек.

Она вдруг осмелилась и пролепетала:

- Но я ничего не умею.., я никогда.., мне нечего тебе предложить, господин мой! Я не знаю никаких штучек, не владею мастерством, как другие...

- Зато у тебя есть нечто такое, чего ни одна из этих других предложить не сможет, ягненочек! - Он сказал это так громко и отчетливо, что ноги у нее стали как ватные. - Это можешь подарить мужчине только ты. И за этот подарок я хочу преподать тебе такой урок любовного искусства, какого никому и никогда в Санктуарии не преподавали.

Она поняла, что Пастух каким-то образом уже узнал обо всем и даже не подумает на нее сердиться, пусть кровь у нее хоть всю ночь течет... Она так и не уловила момент - пока он не коснулся ее губ своим пальцем, испачканным красным, - когда стала женщиной: разве это возможно, чтобы совершенно не было боли?

Ну а потом Пастух научил ее всему, что ей так хотелось узнать о радостях женской доли, всему, что лежало за 'непреодолимой' преградой, установленной ее собственным телом. Когда же она, усталая, задремала, он потихоньку ушел, оставив у нее под подушкой золотую монету.

***

- Вставай, вставай! - Меррикэт трясла Шауме за плечо. Чуть поодаль, в дверях, стоял Рэндал, которому Миртис, ломая свои покрытые синеватой сеточкой вен руки, говорила:

- ..и это крайне нерегулярно, мой дорогой! Но самое маленькое, что вы можете для меня сделать - если я, разумеется, позволю, - это взять под свою личную ответственность заклинание погоды...