венценосцу возвышенные шаири!..

- Сладкозвучные, князь, - поправил Элизбар под общий смех, - как бы сказал Гиви.

- Да благословит небо певцов, воспевающих красоту его творений, поспешно произнес Трифилий.

- Или ты, правда, через меру пленился царевной, мой брат, что дерзаешь открыто славить ее? - наклоняясь, тихо спросил Георгий. - Понравится ли такое Теймуразу?

- Царю - не знаю, но тебе, мой брат, должно, - ибо необходимо нам перекинуть мост через все больше разверзающуюся пропасть.

Внимательно оглядев Зураба, Саакадзе твердо сказал:

- Лучше разверстая пропасть, чем шаткий мост.

Зураб вздрогнул. Хмель, хотя и не сильный, совсем вылетел из головы. 'Опять я допустил оплошность, - терзался князь, - разве так следует убеждать такого, как Саакадзе, помочь мне? Но как?!' Взгляд его упал на Русудан: 'Она поможет. Но 'барсы', эти живые черти, их надо обойти'.

А 'живые черти' кружились вокруг столов, восстанавливая веселье.

'Мои единомышленники, - усмехнулся Саакадзе, - еще раз подчеркнули, что, восхищаясь золотым пером Теймураза, они никогда не признают его полководцем'.

Настал третий и последний день празднества. Еще почивали после ночного пира. А в саду уже раздавался неуемный щебет и пряно благоухали цветы, отражая в росинках переливы восхода. Георгий Саакадзе в задумчивости прогуливался по боковым тропинкам: время от времени останавливаясь, он что-то чертил на песке тростинкой. Возникали зыбкие линии зубчатых стен, очертания гор, башни, похожие на гнезда орлов. И пушки, пушки.

Вчера в разгаре пира Саакадзе с внушительным рогом подошел к ностевцам, - взяв друг друга под руки, они раскачивались в такт застольной песне. Как бы невзначай шепнул он старику Беридзе из Лихи: 'Буду говорить с тобою утром'. От волнения Беридзе ночь напролет не мог сомкнуть глаз: 'Неужели Моурави отдаст вторую девушку из Носте в мою семью? Похоже, что так поступит'. И чуть солнце ослепительным лучом, как овец, разогнало розовые туманы, он поднялся и поспешил в сад, решив: лучше прийти на час раньше, чем на минуту позже.

Но как был удивлен он, когда, пройдя несколько широких дорожек с тянувшимися по обеим сторонам густыми деревьями, он увидел Георгия Саакадзе, в одиночестве задумавшегося на скамье. Лицо исполина было неподвижно и взгляд устремлен в ему одному видимый мир, полный неугасимых страстей. Неслышно ступая, Беридзе хотел удалиться. Но Саакадзе услышал шорох, поднялся навстречу гостю, чем привел его в еще большее смущение, и широким движением руки пригласил сесть.

Расспросив старика о его хозяйстве, о чадах и домочадцах, Саакадзе незаметно перешел к разговору об односельчанах Беридзе: сколько у кого сыновей, много ли чередовых выставляет Лихи? Чем дольше слушал он, тем больше хмурился.

- Выходит, не любят коня и оружие сельчане Лихи?

- Почему, Моурави, не любят? Все коней и оружие имеют.

- Тогда почему так мало чередовых?

- Моурави, сам знаешь, мы особо-царские, еще Пятый Баграт утвердил за Лихи право собирать речную пошлину. Другие цари тоже утверждали. Сам князь Шадиман Бараташвили не требовал от Лихи дружинников, только подать увеличенную брал. Это пусть, он берет - и мы тоже берем с тех, кто плавает на плотах, на бурдюках и на плоскодонках.

Саакадзе брезгливо отодвинулся.

- Когда все рогатки сняли на земле, вы отказались снять на речной дороге. Хуже князей действуете?

- Почему, Моурави, хуже?

- Князья с крестьян шкуру сдирают, а не с князей, а вы со своих братьев.

- Моурави, а где должны взять, если сборщики требуют - говорят, вам доверили важное дело, иначе, чем царство будем содержать... Мы тоже согласны, вот и выжимаем из воды для земли.

- Добрыми надо быть за свой счет, а не за чужой. Я с вас никогда не велел лишнее брать, а жалобы на вашу жадность часто выслушивал. Волка волком звали, а чекалка разорила весь свет... Одному удивляюсь: богатство немалое у Лихи, а защищать его не учите сыновей.

- От кого защищать, Моурави? Мы в стороне, даже шах Аббас к нам не свернул.

- Ни один честный картлиец не смеет быть в стороне от Картли. Молодежь должна любить коня и оружие. И потом... сегодня Аббас-шах не свернул, а завтра, скажем, Исмаил-хан или Али-бек шею вам свернет. Богатством откупитесь? Сколько ни дадите, еще захотят бешкеш взять, уже помимо вашей щедрости. А кто вас защитит, если только собирать проездные пошлины умеете? Сазан?

- Моурави, никогда о таком не думали... В стороне живем. Мой отец, совсем сейчас старый, тоже сердится, говорит: дружинники украшают семью. Каждый день он настаивал, чтобы мой Арсен на Дигомское поле пошел, и другим семьям советовал такое, но кто на него внимание обращал? Думали, от старости...

- Твой отец самый умный, от старости... Сколько лиховцы могут дружинников выставить?

- Не знаю, Моурави, - словно получив удар, Беридзе пригнулся, - не знаю, не считал.

- Выходит, твоя тень считала, что в Лихи не меньше двухсот молодых, а подрастающих и того больше. У тебя сколько сыновей?

- Только троих бог дал.

- Таких и троих с избытком достаточно. Так вот, вспомни, сколько агаджа твой Арсен в Носте скакал. Значит, когда о невесте забота, он тут же на коня, а когда о родине - он в стороне, на сазане?.. Я вам одну из лучших девушек отдал - надеялся, сблизитесь с ностевцами, научитесь любить свою страну, а вы как отблагодарили меня? Сетями? Так вот, пусть твой второй сын не тянется, как ишак, к плетню бабо Кетеван, все равно она не отдаст ему свою внучку.

- Батоно Моурави, почему не отдаст? Богатые подарки привезли всей семье... Очень прошу, Моурави окажи милость, крепко мой Павле любит Нино, и она...

- Что?! Как ты сказал?! Нино?! Как осмелился даже думать?! Дерзкий петух! Как...

Георгий вскочил, от гнева скулы обострились, он, кажется, заскрежетал зубами. Неземным пламенем опалила мысль: 'Нино... золотая Нино! Ни битвам с дикими ордами, ни блеску царских замков, ни прославленным красавицам не затмить золотой поток твоих кудрей и синие озера глаз'. Он схватился за пояс и тотчас остыл: перед ним трясся от страха Беридзе из Лихи.

- Нино другому обещана, - угрюмо проронил Саакадзе, - тому, кто сейчас обгоняет ветер на Дигомском поле, рассекая шашкой тень прошлого... И еще, там, в Лихи, передай всем, чтоб не смели впредь являться в Носте и даже мечтать о ностевских девушках не смели. Один раз ошибся и больше с вами не хочу родниться!

- Батоно Моурави...

- Так и передай: ностевки для обязанных перед родиной, у кого кровь кипит, огонь в сердце полыхает. А вы, лиховцы, из воды сделаны... словно не глехи, а откупщики! У нас, когда враг подходит, мальчики, как барсята, выпускают когти. Мой сын Иорам на коня еле влезал, а уже собрал дружину факельщиков, и они на Сапурцлийской долине помогали врагов обнаруживать. По-твоему, ностевкам не дороги их сыновья?.. Хорошо, гость мой... Вернешься, собери лиховцев, объяви им мое решение: если ко мне не прибудет от каждого дыма хотя бы по одному дружиннику, то пусть не рассчитывают на мою помощь во время нашествия врага... А врага мы ждем, и беспощадного врага, он найдет вас и в стороне, и даже в Куре. Вижу, испортил тебе праздничное благодушие, - ну, иди, иди, веселись, уже к утренней еде ностевцы приглашают, золотистую форель приготовили, такая только в свободной реке водится. Потом... разговорчивую птицу возьми обратно, подари царице, - сам сказал, что такой ни у одной не было, а мне, картлийскому Моурави, не подобает перехватывать то, что по праву принадлежит богоравным. Обрадуешь царя Теймураза греческой премудростью, извергаемой птицей, и он вновь за Лихи утвердит речную рогатку, дабы обирать плывущих и к ближним берегам и к дальним столетьям.

Лишь для вида притворился Беридзе огорченным, но внутренне обрадовался: их семья единодушно желала преподнести диковинку царице Натиа, но не с чем было ехать к Моурави. 'Как только вернемся, - размышлял Беридзе, благоговейно смотря на Саакадзе, - сам отвезу 'выдумку неба' в Кахети'.

Саакадзе не ошибся. Царица и царевна Нестан-Дареджан получили в дар птицу, а Теймураз под ее