общих чертах, кратко, чтобы не утомлять читателя, автор всё же намерена изложить самые узловые события в жизни Анфисы Григорьевны за эту пару месяцев.

Как было уже сказано выше, на следующий день после банкета, посвящённого четырёхсотлетию со дня основания города N, Распекаева отправилась к супругам Коноклячкиным, чтобы поподробнее узнать о завидном женихе Кокосове и получить информацию о других достойных свободных мужчинах Энского района.

Плотно позавтракав – съев четыре внушительных куска холодной телятины, стакан густой деревенской сметаны, пирог с капустой и запив всё это тремя чашками кофе со сливками, Анфиса порывисто поднялась из-за стола и, просунув голову в дверь Люсиного номера, скомандовала:

– Пора!

– Ага, ага, ага! Сейчас только телевизорик захвачу...

– Давай быстрее, пока Ведрищенко спит, – поторопила компаньонку Распекаева и спустилась к машине.

На улице было не по-весеннему холодно – февраль заехал на март и не собирался, казалось, сдавать свои позиции. Колкий снег кружился вокруг воронками.

–  Ну что ты там ковыряешься?! Садись да поехали! Носится со своим телевизором, как с писаной торбой! – разозлилась Анфиса, и Люся тут же завела новенькую, серебристого цвета «Нексию».

– Сейчас, Анфис Григорьна, разогреемся и тронемся! И чего мы так рано? Только светать начало, – канючила Подлипкина. – Будто мы бежим от кого...

– Ой! Люся, делай что тебе говорят, а не рассуждай!

И автомобиль, наконец, тронулся, развернулся и, миновав мемориальный столб, напоминающий береговой маяк в миниатюре, вскоре выехал на эрскую дорогу.

– Куда ехать-то? – решила спросить Люся.

– Тридцать километров по эрскому шоссе до первого поворота. Там будет вывеска «Коноклячкино» – оно нам и нужно.

– Ага. Понятно, – кивнула компаньонка и надолго замолчала. О чём думала Люся все эти тридцать километров – неизвестно: может, вспоминала гнусного обманщика, гада Гошу Монькина или висельника Ведрищенко, а может, скучала по уютному магазинчику нижнего женского белья или по деревне Бобрыкино, по своему благодетелю – розовощёкому Денису Петровичу Затикову с окладистой бородой, чёрными умными с хитрецой глазами и вихром, всегда устремлённым назад, отчего он казался Подлипкиной чрезвычайно интеллигентным человеком, или по бару «Дымина»... Одному Богу известно, о чём думала Люся до того момента, пока не притормозила у первого поворота, проехав тридцать километров по эрской дороге.

– А указателя-то тут никакого и нет, – растерялась она.

– Я и сама вижу, что нет! – раздражённо воскликнула Анфиса.

– Неужто заблудились, а, Анфис Григорьна? Чего делать-то будем? – озадаченно спросила Люся, почесав затылок всей пятернёй через свою ярко-розовую сваленную шапку, купленную прошлой зимой на рынке.

– Поворачивай! Что ж ещё делать?!

Миновав километров пять по занесённой снегом дороге, путешественницы вдруг завидели впереди деревеньку, что несколько утешило их. Ещё больше их окрылили две бабы, которые стояли у колодца и жарко о чём-то спорили, размахивая руками, как ветряные мельницы. Удивительным и странным это может показаться нашему многоуважаемому читателю, но жительницы безымянной деревни как две капли воды были похожи на тех самых женщин, которых встретили Анфиса с Люсей, когда впервые въехали в N по московской дороге. Те тоже стояли у колодца и о чём-то спорили. И эти, как и те, отличались лишь цветом валенок – на одной из них были чёрные, другая щеголяла в белых.

– Вы не подскажете, как нам проехать к деревне Клячкино? – приоткрыв окно, крикнула Анфиса. Бабы немедленно прекратили горячий спор и уставились на Распекаеву.

– Коноклячкино, может быть, а не Клячкино? – бойко спросила та тётка, что была в чёрных валенках.

– Ну да, Коноклячкино, – нетерпеливо поправилась Распекаева.

– Коноклячкино! Вот проедете ещё пять километров, опосля налево повернёте и ещё пять километров проедете. Там и будет вам Коноклячкино, а Клячкина тут никакого нет!

– Не-е! Никакого Клячкина тут нет! – поддержала свою недавнюю противницу баба в белых валенках, но стоило только машине отъехать, как тётки снова отчаянно заспорили перед открытой дверцей колодца.

Однако «сестры» наши, проехав и пять и десять километров, не увидели окрест себя больше ни одной деревни, ни вывески, ни указателя, ни поворота – ни справа, ни слева. Плутали они меж заснеженных, нетронутых ногой человеческой полей довольно долго – так, что уж небо темнеть начало, а домом господина Коноклячкина и не пахло.

– Что ж мы, так и заночуем тут?! В этой безмолвной степи? – спросила Анфиса скорее у этой самой, окружавшей их степи, нежели у своей компаньонки, совершенно отчаявшись. – Может, ты, дубина, поворот не заметила?

– Ничего я не не заметила! Поди не слепая! – и Люся надула щёки, обидевшись.

Однако не перенестись ли нам, пока наши «сёстры» кружат вокруг да около нужной им деревни, в дом к этим самым супругам Коноклячкиным.

Итак, пока путешественницы в состоянии крайней безнадёжности и отчаяния оставляли за собой километр за километром, отдаляясь от города, Никанор Иванович, одетый в стеганый халат цвета прелой вишни, и в красных резиновых перчатках на ногах сидел поодаль от камина, держа в своей белой, изящной, женоподобоной руке чашку с английским чаем. Напротив него, уютно расположившись в кресле, сидела Ульяна Прокоповна в точно таком же стеганом халате с запа#хом, только голубого, «под глаза», цвета и тоже в красных резиновых перчатках на ногах. Обои этой просторной комнаты с высоким потолком тоже, кстати сказать, выбирались по цвет глаз госпожи Коноклячкиной – они были в серо-синюю широкую полоску, при взгляде на которую создавалось впечатление, что стены точь-в-точь, как очи хозяйки – цвета едва нахмурившегося перед дождём неба.

Что касается мебели, то вся она была сделана из красного дерева (что в наше время большая редкость) на заказ ещё в Москве и перевезена сюда из столицы: круглый стол на одной витой ножке, стулья тоже все какие-то витые с загогулинами, комод с затейливыми ручками в виде изогнувшихся, готовых к нападению гадюк. Всё это великолепие освещала люстра матового стекла с десятью круглыми плафонами, которую включали в исключительных случаях – по праздникам – в обычные же дни супруги использовали свечи, потому что яркий свет действовал на Никанора Ивановича самым что ни на есть отвратительным образом – резал глаза, вызывая слезоточивость.

– А как ты, душечка, думаешь, приедет ли к нам наипочтеннейшая Анфиса Григорьевна?.. – спросил господин Коноклячкин свою вторую половину, сделав глоток чаю.

–  Хорошо бы, Никанор Иванович, если б она приехала... – мечтательно проговорила Ульяна Прокоповна, пристраивая ноги на низенькой табуреточке. – По вечерам, особенно зимой, тут так скучно... Я слышала, что наилюбезнейшая Анфиса Григорьевна собирается у нас в окрестностях дом купить... Ах, как было бы чудесно, если б она построила дом в непосредственной близости с нами!.. Философские беседы долгими вечерами, чаепития – то она к нам в гости, то мы – к ней...

– Да уж... Всегда приятно поговорить с умным человеком... – надо заметить, что говорили супруги в странной манере – предложения их всегда были незаконченными, будто вслед за последним словом должно обязательно последовать нечто важное – то, для чего, собственно, сия словесная конструкция и произносилась, однако ничего важного далее не говорилось, а само предложение обрывалось на середине и повисало в воздухе.

– Это так тонко с вашей стороны замечено... Вы бы показали ей наш заводик по изготовлению ножных перчаток... Это было бы так мило... – Восторженно пролепетала Ульяна Прокоповна и минут на пять в комнате воцарилась мёртвая тишина.

– Я вот что подумал, душечка... Как бы хорошо было открыть нам ещё один заводик... – молвил Никанор Иванович – Ульяна Прокоповна смотрела ему в рот: ей было интересно, какой заводик на сей раз вздумал выстроить её гениальный супруг. – Даже не заводик, а скорее, типографию организовать... Как бы это было чудесно!..

– Великолепно!.. – воскликнула Коноклячкина и благоговейно замолчала, ожидая длинных и подробных описаний будущей типографии.

– И не простую типографию... А такую, чтобы книги печатались... Задом наперёд!.. Ведь есть же на свете, душечка, люди... – промурлыкал он, и на лице его отразилось чувство наивысшего душевного удовлетворения, – люди, которые читают слова и предложения задом наперёд... Подобно арабам...

– Действительно... И как им, таким людям, наверное, тяжело живётся... – проникновенно проговорила Ульяна Прокоповна и промокнула носовым платком глаза, которые вечно у неё находились на мокром месте.

От поистине наполеоновских планов о создании типографии для несчастных людей, которые не могут по природе своей читать, как вся нормальная публика нашей необъятной России-матушки, супругов Коноклячкиных отвлёк шум машины, притормозившей недалеко от окна той просторной комнаты с мебелью из красного дерева, где они чаёвничали.

– Что это за звук, душечка?.. – Никанор Иванович прищурился, повернувшись лицом к окну.

– Будто бы подъехал кто-то... – Ульяна Прокоповна вскочила с кресла и повисла на подоконнике. – Голубчик!.. Да это ж Анфиса Григорьевна!.. – взвизгнула вне себя от радости она и прямо в халате понеслась на улицу. Никанор Иванович тоже будто с цепи сорвался и как был в халате выбежал на крыльцо.

Встречу описывать нет смысла: эти крепкие объятия, радостные возгласы, слёзы умиления, затем обмен любезностями, как то:

–  Пройдите вы первыми – ведь вы наши дражайшие гостьи!.. – уговаривают хозяева.

– Нет, нет,