не из Москвы, а из города R нужно было ехать! – возмущённо прокричала та, что щеголяла в белых валенках.

– О том и говорю! Зимой к нам удобнее ехать из города R, а весной, опосля того как сугроб растает, да вода высохнет – из Москвы, – со знанием дела изрекла та, которая была в чёрных валенках, после чего обе они кинулись к дверце колодца и, распахнув её, чуть было не полетели вниз.

«Нексия» остановилась в двадцати метрах от них, бабы отпрянули от колодца и замерли, разинув рты, наблюдая, как из авто вылезла тучная девица в искусственной шубе приглушённо-лимонного цвета и ядовито-розовой шапке. Девица бежала к ним, лихо перепрыгивая через сугробы, размахивая руками, как ветряная мельница:

– Тётеньки! Тётеньки! Скажите, как нам к гостинице подъехать! – кричала она издалека во всю глотку.

– А до гостиницы тут никак не доедешь, потому что впереди будет огромный сугроб!..

– Ей-ей! – кивая со всей серьёзностью, подтвердила слова товарки тётка в белых валенках, – ну чисто Китайская стена, а не сугроб!

– Эт-то к-как же? К-к? – Девица в розовой шапке от волнения и навалившейся на неё паники не могла и слова вымолвить: правая щека её неожиданно задёргалась, ходуном заходила.

– Да чо это тебя так затрясло? Поворачивай обратно, а как выедешь на шоссе, километр проедешь и прямёхонько вкатишься в город с другой стороны.

– Со стороны города R. Три раза повернёшь налево, два раза направо, церковь минуешь, ещё поворот налево и окажешься аккурат нос к носу с самим отелем «Энские чертоги».

Девица тупо посмотрела на неё и, натянув на уши свою ядовито-розовую, в катышках шапку, сказала скороговоркой:

– Три раза направо, два раза налево. Три раза направо, два раза налево. Ага, ага! Понятно! – и кинулась к машине, повторяя одно и то же, чтобы из головы не вылетело.

– Во чумичка!

– Всё перепутала! – хихикнули бабы и снова, как по команде, не желая уступать друг другу, кинулись к раскрытой дверце колодца, гремя вёдрами на всю улицу.

Анфиса с компаньонкой ещё долго катались вокруг города, поворачивая то налево, то направо. На улице уже наступили густые сумерки, а они всё плутали, натыкаясь то на гигантские сугробы, то на кирпичные стены.

Ничто не ёкнуло в сердце нашей героини, которая проделала немалый путь, чтобы оказаться в непосредственной близости к городу N, несмотря на то что здесь были её корни по материнской линии – именно отсюда полвека тому назад приехали в Москву её родительница (почившая преждевременно так глупо и нелепо) и тётка. Не ощутила Фиса ничего близкого, кровного в окрестностях N, подумала лишь: «И что это за город такой дурацкий, в который никак попасть невозможно! Как тут жениха найти?!» Подумала и тут же, закрыв глаза, задремала. И привиделся ей странный, неприятный сон. Приснилась ни с того ни с сего ей вдруг Наталья Егоровна. Стоит она возле тёткиной кровати в обычном своём широком псиво-коричневом платье, держит в руке связку ключей и хохочет прямо Анфисе в лицо, приговаривая:

– Всё равно все ключи у меня. От всех комнат, шкафов и ларчиков!

И такой реальной Уткина показалась Анфисе, что она приняла её за действительность, а часовое катание вокруг города N за кошмарный сон.

– Ну-ка, давай сюда ключи, сектантка поганая! – возмутилась Анфиса во сне, но сектантка ключи отдавать и не думала, а провела, словно волшебница, рукой по воздуху над кроватью, и на постели вдруг нарисовалась Варвара Михайловна Яблочкина как живая – лежит и тоже хохочет. Анфиса поразилась – ржёт-то тётка и впрямь словно при жизни, во всю глотку заливается. – Давай сюда ключи, а сама иди, откуда пришла! – вне себя прокричала Распекаева.

– Дулю тебе, а не ключи! – серьёзно так заявила Варвара Михайловна, будто и не смеялась вовсе до этого. Уткина сорвалась с места и забегала по комнате, бренча связкой, дразня Анфису, а тётка (о, ужас!) встала с кровати, забыв про свою сломанную ногу, и грудью вытолкнула племянницу из шикарной трёхкомнатной квартиры с двумя туалетами. Выпихнув Анфису на лестницу, она со всей силой захлопнула у неё перед носом дверь. От этого звука героиня наша проснулась в холодном поту и, ещё не отойдя от жуткого сна, прошептала вне себя:

– Надо же, как спелись-то! Кто бы мог подумать!

– Простите, Анфис Григорьна, чуть на столб не наткнулись! Понаставили столбов!

– Мы приедем когда-нибудь? – раздражённо спросила «Анфис Григорьна».

– А кто его знает?! Ни единой живой души! Даже дорогу спросить не у кого! Вымерли все! – Люся ещё что-то бубнила себе под нос, но героиня наша этого уже не слышала – она думала о своём – о том, что Уткиной и на самом деле каким-то таинственным образом удалось втереться в доверие к покойной тётке, раз та в случае невыполнения ею, Анфисой, указанных в завещании условий, отказала всё имущество уткинской церкви.

А ведь Наталья Егоровна не любила старуху, осуждала её, постоянно они с тёткой ругались... Уткина каждое утро приходила в ужас, когда видела, как Яблочкина, едва продрав глаза от сна, красила губы яркой, алой до неприличия помадой и смотрелась по часу в круглое зеркальце с витой позеленевшей, как памятник Пушкину на одноимённой площади Москвы, мощной ручкой в виде змеи, которое всегда, сколько помнила свою тётку Распекаева, лежало на прикроватной тумбочке.

Варвара Михайловна до последнего дня тщательно следила за собой – спала в бигуди, делала макияж и переодевалась к обеду, хотя это было совершенно бессмысленно и нелепо – тётушка в последнее время пожелтела вся, пошла старческими пигментными пятнами. Анфисе даже однажды пришло на ум странное, но удивительно точное сравнение по поводу её вида: «Она похожа на банан с коричневыми штрихами, которые разрастаются с невероятной скоростью и словно кляксы на промокашке заполняют всю его поверхность». Яблочкина похудела так, что домашнее шёлковое платье, скользившее по постельному белью, стало ей велико – того и гляди она выскользнет из него, как обмылок из рук. И сколько бы тётка не поливала себя терпко-сладкими дорогими французскими духами, всё равно сквозь них просачивался неприятный запах прелого, залежалого, жирного когда-то сыра.

Ровно за месяц до своего семидесятилетия Варвара Михайловна, по обыкновению, с трудом разлепив веки, первым делом схватила зеркало с прикроватной тумбочки, посмотрелась в него внимательно и, будто увидев в нём чьё-то чужое лицо, сердито, капризно потребовала:

– Натаха! Егорьевна! Быстрее, быстрее подай мою косметичку, массажную щётку и лак для волос! Ну, шевелись, шевелись!

– Срам-то какой! Тьфу! – И набожная сиделка, которую Варвара Михайловна выбрала сама из десятка претенденток, плюнула ей в лицо.

– Мерзавка! Духи! Духи почему не принесла? Каждое утро одно и то же, одно и то же! Бестолочь!

– Уж восьмой десяток, а вы всё физиономию свою штукатурите! Стыд, да и только! – прокомментировала Наталья Егоровна и вразвалочку пошла за флаконом терпко-сладких духов, за которыми неделю назад, вымаливая прощения у Господа и пастора Филиппа, так громко, чтоб окружающие слышали, ездила на Тверскую улицу в парфюмерный магазин, где у неё голова закружилась от бесчисленного множества пузырьков, тюбиков, коробочек, запахов, сверкающих витрин да окон так, что она чуть было лбом не проломила огромную стеклянную дверь, пытаясь как можно быстрее вырваться из дьявольского логова.

«Да-а, ругались-то они каждый день! Непонятно, почему тётка так распорядилась по поводу наследства!» – гадала Анфиса, но на этом месте мысли её были прерваны, потому что серебристая новенькая «Нексия» наконец-то остановилась у горящей сине-красными огнями вывески «Отель. Энские чертоги».

Единственный отель города N ничем не отличался от гостиниц, а лучше сказать, пожалуй, от постоялых дворов всех захолустных городишек (милых сердцу каждого гражданина нашей необъятной родины) средней полосы России, что существуют, скорее всего, для порядка, только потому, что «так нужно». И в самом деле, что это за город такой, если в нём нет гостиницы?! Это уж не город, выходит, а село! А вдруг кому-нибудь вздумается полюбоваться историческими достопримечательностями, которых в N не сказать чтоб уж очень было много – та самая кирпичная стена с глубокими выбоинами напротив колодца, у которого стояли две похожие друг на друга, как две капли воды, бабы в разных валенках, да каменный столб, на который наткнулась Люся Подлипкина на самом въезде в город, только не из Москвы, а по пути из города R. Хоть достопримечательностей и было маловато, но энцы ими невероятно гордились. Только гордились, и не более того – стена осела и накренялась не по дням, а по часам, подобно почерневшим деревянным домикам напротив, чем вельми напоминала падающую Пизанскую башню. Поговаривают, что сия стена осталась от крепости, которая была построена в городе N за чрезвычайно короткий срок с целью отражения натиска польской интервенции в 1613 году, направленной на расчленение России-матушки и ликвидацию её государственной самостоятельности. Натиск поляков был с честью и с немалыми потерями энцев сдержан, более того – поляки с позором обратились в бегство, только пятки сверкали. А выбоины в знаменательной стене, по глубокому убеждению горожан, остались после той незабываемой осады крепости, от вражеского обстрела её то ли каменными, то ли железными, то ли чугунными ядрами, но уж никак не начинёнными порохом, полыми внутри, потому что если б интервенты использовали последние, то в стене были бы не пробоины, а скорее всего, сама стена вряд ли сохранилась до наших дней. Хотя... Можно поставить под сомнение вообще всю эту историю о построении и осаде крепости – согласитесь, странно, что часть стены осталась целой – если б по ней вели огонь ядрами, пусть