…Что-то завозилось под белугой и остро кольнуло в брюшину. И тут же ее потянуло наверх. Она не успела даже отработать плавниками, чтоб увернуться. Едва ее тупое рыло поднялось над водой, что-то тяжелое обрушилось на нее, оглушило.
Она пришла в себя уже на дне реки. Резкая боль разрывала брюшину. Ни плавники, ни махалка не слушались ее. С этой минуты и до последней, когда те же самые рыбаки с Лицевой во второй раз выволокли ее неводом на тот же притонок, жизнь медленно и безвозвратно угасала в ее теле.
В муках она провела страшную ночь. Течение перекатывало ее, словно бревно, по суглинистому дну, к полдню вынесло на тоневой плес. И когда ловцы Усманова звена вытянули ее на притонок и, пораженные невиданным зрелищем, стояли вокруг, жизнь догорела в ней.
…Аноха, оглушив белугу, отбросил топор и с превеликим трудом выволок ее на дощатый настил прорези. Не спеша извлек из кармана брюк большой складной нож с деревянной ручкой, попробовал остроту лезвия, привычно вонзил его в тело и распорол брюшину.
И в то самое время, когда выгребал икру, ястык за ястыком бросал в эмалированные ведра, с верхнего конца плеса из-за речного колена, со стороны рыбозаводского поселка, донеслось гудение мотора. Аноха матерно выругался и заспешил: спустил в кубрик одно ведро, второе, третье. И едва управился с последним, полуглиссер поравнялся с приемкой, развернулся, чтоб причалить к ней. Аноха, не на шутку оробев, спихнул белугу за борт и водой окатил настил – смыл следы.
Аноха всмотрелся в человека и чертыхнулся: участковый приехал. Шашин выбрался из полуглиссера, потянулся до хруста в суставах.
– Здоров, хозяин?
– А то нет, – недовольно отозвался Аноха.
– Что не спишь?
– Бессонница.
– Ну-ну. Веди в кубрик. Плохо гостя встречаешь.
– Айда, – Аноха первым шагнул в дверь и спустился по крутой лесенке. Он на ходу стянул с себя парусиновый пиджак и небрежно накинул его на ведра с икрой.
– Подогреть, али как? – спросил Аноха. – Холодное все.
– Уху в другой раз.
Аноха достал из навесного шкафчика эмалированное блюдо с икрой, тарелку с отварной осетриной, хлеб. Пока он раскладывал угощение и пластал хлеб, Шашин осмотрелся, отвернул полу пиджака и увидел ведра, полные икры.
– О, богато! Бегемотище видно был, а?
– Был, – Аноха сожалел, что опрометчиво, без надобности столкнул белугу. Посолить бы ежели – на всю зимушку харч. Ну да шут с ней. Оглядчивого бог бережет. А белуга еще будет, мало ли их…
– А где она?
– Где плавала, туда и… Ты спугнул.
– Ну и хрен с ней, – успокоил Шашин. Он достал из кармана поллитровку водки. – Стаканы подай-ка.
Закусив икоркой, Шашин сказал:
– В прошлый раз горчило что-то. Вроде бы и не твой засол.
– Какая уж вышла, че теперь, – оправдывался Аноха.
– Ты того… – Шашин кивнул на ведра под пиджаком, – чтоб засол что надо. Давай-ка еще по стакашке. Заночую я у тебя.
– Авось получится.
– На авось не полагайся, кто авосьничает, тот и постничает. Было это в ночь гибели белуги. А спустя неделю Шашин еще раз заглянул к Анохе – за обещанным. Вдвоем они принесли из леса мешок с икрой, и Шашин, пользуясь темнотой, на полуглиссере заспешил восвояси. Тогда-то и повстречали его ночью свояки-инспекторы. Повстречали, перекинулись словами и разъехались.
Свояки-инспекторы и ребята из Усманова звена, раздосадованные неудачей и злые на весь белый свет, ни с чем вернулись на Лицевую. Но пока топали пешим ходом от леса до притонка, и Миша-большой и Миша-маленький, каждый сам по себе, дошел до одной догадки. Догадка эта была для них сколь неожиданна, столь и необычна. Но она пришла к обоим, а потому и не могла быть напраслиной. И поэтому, когда Миша-большой шепнул несколько слов напарнику, тот вздрогнул будто ужаленный.
– Я тоже думаю: что ему по ночам-то шастать. Сам говорил с ночевкой, а обыденкой вертался.
Переглянулись свояки и поняли друг друга: надо срочно ехать в район.
И они тут же, не медля ни минуты, подались в инспекцию. Контора была на замке. Тогда Миша-большой кинулся к райинспектору, растолкал его и, пока тот одевался, путанно и длинно рассказал о событиях нынешней ночи. Райинспектор ничуть, кажется, не удивился, что Шашин заодно с Анохой, и тут же из дома позвонил начальнику районного отделения милиции, обстоятельно поведал о случившемся. Районный начальник сильно расстроился и долго не принимал всерьез услышанное. Оно и понятно: кому охота иметь у себя жулика и нарушителя? Сколько он работал в милиции – такого еще не бывало.
– Ну, брат, ты мне и ночью покоя не даешь. Ладно, встречу я этого Шашина, ух и встречу! Если твоя правда, упеку я его, паршивца, в места отдаленные. Упеку-у…
Миша-большой возвратился к свояку. Они закурили и устало опустились на рундучок.
– Слышал, вода пошла.
– Болтают, – зло отозвался Миша-маленький.
– Не, серьезно. Райинспектору радиограмма пришла.
– Ну и ладно. Вобла-то, считай, погибла. Хошь сазан да лещ отнерестятся без помех…
Наискосок к Белужке, прочертив небосклон, скатилась звездочка.
– Шашинская звезда закатилась, – сказал Миша-маленький.
– Много чести, если на каждого подлеца по звезде, – недовольно проворчал Миша-большой, Затянулся дважды кряду и, будто вспомнив о чем-то светлом, сказал: – Петр-то… прибылой, а ничего. Настырный, форсун.
– Галантерейный парень, – одобрительно отозвался Миша-маленький, – свой. Говорит, на заводе останусь.
– Дело молодое. Девку найдет, женится. Чё ему теряться. Это нам деваться некуда, одну сорокалетнюю не променяешь на две по двадцать. Не дадут.
– Дураков нет, факт.
Публикация: журнал 'Москва', VII, 1976
