ощущение, будто в самом ближайшем будущем, буквально сразу же по вашем возвращении с континента, вы можете начать путь, который неизбежно приведет ваше имя к бессмертию. По вашему лицу я вижу, что вы несколько удивлены, друг мой? — Грешем добродушно улыбнулся и лукаво сощурился.

— Удивлен? — воскликнул Чанслер, совершенно потрясенный высказанной Грешемом перспективой. Он слишком хорошо знал, что его патрон никогда не говорит и не делает ничего такого, что предварительно не было бы им тщательно продумано, взвешено и решено. — Да я просто… просто раздавлен вашим… вашим предположением, сэр Томас! Не могли бы вы объяснить мне, что вы хотели сказать, связав мое более чем скромное имя с… с бессмертием? Право, сэр Томас, вы до смерти напугали меня…

— Но обо всем этом — по возвращении с континента! — твердо заявил Грешем. — А сейчас… Послушайте, Ричард, вам что же — не нравится это вино? В таком случае я прикажу тотчас принести другое. Хотите канарское? Бургундское? Какое? У меня есть любое и самое лучшее, как вам хорошо известно: вы ведь сами только что доставили его из глубин Европы. А ваше лицо! Вы так мрачны сейчас… Вам не понравился обед? Вы, не дай бог, заболели?

— М-м-м… нет… все прекрасно, сэр Томас… — сказал Чанслер и до дна осушил бокал великолепного корсиканского вина. — Просто, признаться, я встретил некоторые затруднения, узнав о своем возможном бессмертии…

— И это вполне естественно, друг мой! — засмеялся Грешем. — Ну

а теперь займемся делом. Для начала оно предстанет перед вами в виде небольшой лекции по вашей «любимой» политической проблематике. Надеюсь, вы хорошо знаете, что династия Тюдоров физически слаба и ей угрожает весьма скорое вырождение. Король Эдуард неизлечимо и смертельно болен. Еще год- два, и его должна сменить принцесса Мария Тюдор, если, конечно, Господь Бог не распорядится как-то иначе… Мария, сколько можно судить по ее нынешнему образу жизни, едва ли задержится на английском троне сколько-нибудь продолжительное время: своими бесконечными постами и молитвами она рассчитывает проложить для себя кратчайший путь к Всевышнему, и я полагаю, ей это вполне может удаться, хотя, признаться, мне лично это не принесет никакой радости. Кроме того, боюсь, и она тоже поражена фамильным недугом

и вряд ли сможет долго править страной. Остается последняя из Тюдор — прекрасная принцесса Елизавета. Мне бы очень не хотелось ворошить зловонную кучу грязного дворцового белья, но и пренебрегать ею тоже, по-видимому, не стоит. — Грешем неторопливо и тщательно поправил горящие в камине поленья, отпил из бокала несколько глотков вина, снова уселся в кресло и продолжил свои рассуждения: — А между тем стоустая дворцовая молва упорно считает лорда Сеймура виновником нескольких насильственных вытравливаний его плодов из чрева юной принцессы. Не говоря уж о гневе Господнем, есть все основания полагать — если все это не пустая болтовня досужих придворных умников, — что наследников престола от нее едва ли следует ожидать, поскольку детородные ее способности, скорее всего, сведены на нет… Вы можете спросить меня, дорогой Ричард, какой интерес все эти династические проблемы могут представлять для нас, купцов и банкиров.

— Уже спросил, сэр Томас, — улыбнулся Чанслер, действительно не понимавший, какое отношение к нему могут иметь детородные способности принцесс династии Тюдор. — К тому же вы меня заинтриговали.

— Благодарю вас, друг мой. Я был уверен, что мой рассказ в конце концов заинтересует вас. — Грешем выбрал две грозди великолепного янтарного винограда из хрустальной вазы, стоявшей на каминной плите, положил их на изящные фарфоровые тарелочки и одну из них подал Чанслеру. — Итак, дорогой мой начинающий политик, какое нам, собственно, дело, хотите вы спросить, до всей этой возни в королевском дворце?

— Да, сэр, — сказал Чанслер, отрывая крупные виноградины, — вы хотели просветить меня по этому поводу.

— Превосходно. Тогда продолжим наши рассуждения. Итак, династия Тюдор представляется мне (и не только, разумеется, мне) затухающей. Но она еще существует, и нам следует всячески беречь ее и продлевать ее дни, но еще лучше — годы. Ибо в ее рыхлости и слабости наша сила, богатство и власть. Видите ли, дорогой Ричард, мы должны научиться править королями. Ведь только в этом случае мы сможем обеспечить для себя независимость, свободу действий и подлинную власть, без чего все наши богатства в один прекрасный день могут превратиться в пустой звук, прах и пепел. Наш беспутный король Генрих VIII (да будет земля пухом этому костолому!) поссорился с папой римским, и в результате мы получили такие выгоды, о которых пока еще не смеют мечтать наши собратья на континенте. Ведь мы скупили почти половину всех бывших монастырских земель

и других церковных владений, мы создали в конце концов свою церковь! Дорогой мой ученик, вы никогда не задавались вопросом, почему король Генрих сделал этот шаг? Не кажется ли вам, что решающую роль при этом сыграли отнюдь не скверный и вздорный характер второго Тюдора или его пламенная любовь к женщине? — Грешем встал за спинку кресла, локтями опершись на нее и сцепив пальцы рук. Красивое лицо его было сейчас одухотворено кипением внутренних страстей, глаза блестели, как у азартного игрока с жизнью и смертью. — Надеюсь, вы так не думаете, дорогой Ричард, и правильно делаете. Пустой карман (правда, у королей это называется казной), неутолимая жажда как можно скорей и полней набить его золотом, умный совет, тщательно продуманный, умело подготовленный

и вовремя данный, ну и, разумеется, точный анализ личных качеств и особенностей нашего богоданного короля — вот что подвигло Генриха на столь решительный и необходимый для нас шаг. И кто же, как вы полагаете, в конечном счете за всем этим стоял? Люди нашего непревзойденного Сити, в числе которых далеко не последнее место занимал и мой мудрейший дядюшка — сэр Джон Грешем! Король заработал на этом славном дельце полтора-два миллиона фунтов, лютую ненависть папы римского

и всей христианской Европы, а мы сделали следующий и, быть может, самый большой шаг к захвату власти в свои руки, не говоря уж, конечно, о всяческих выгодах иного свойства. Но поверьте мне, дорогой Ричард, править королями совсем не просто! За ними нужен глаз да глаз! И очень, очень, очень много денег, черт их всех побери!

Грешем весело засмеялся и, заложив руки за спину, выпрямившись

и расправив плечи, сделал несколько шагов по мягкому ковру своего кабинета.

Чанслер тоже поднялся с кресла. Он с нескрываемым изумлением, смешанным с почти суеверным страхом и фанатичным восторгом, смотрел на своего патрона и с дрожью в теле думал: «Он правит королями!.. Что ему стоит, в самом деле, сделать мое имя бессмертным? А вдруг он вовсе и не человек уже, не купец, не банкир, а кто-то другой, кто парит в небесах и вершит чужими судьбами? Ах, черт подери… о чем это я думаю? Эдак недолго угодить на костер и сгореть в искупление своих кощунственных мыслей…»

— Итак, — продолжал между тем Грешем, — малолетний король Эдуард не в счет. Жить ему осталось совсем недолго, а его ближайшие при-

дворные во главе с нынешним протектором, этим новоиспеченным лордом, графом Уорвиком, герцогом Нортумберлендским7, надежно завязли

в наших конторах Сити… Следовательно, сегодня нас более всего интересует принцесса Мария! Ее предстоящее правление крайне беспокоит всех нас, в Сити, а стало быть, и всех людей дела, купцов, банкиров, производителей одежды и продуктов питания, оружия и драгоценностей, добытчиков угля и серебра, рыбы и птицы — словом, всех нас, а значит, и вас тоже, друг мой!..

— Говорят, — заметил Чанслер, — да и вы сами об этом упоминали, сэр Томас, что принцесса Мария крайне набожна, и я не вижу, почему эта святая монашенка может быть опасна для меня, не говоря уж о вас?

— В этом-то и все дело, дорогой Ричард! — воскликнул Грешем. — Ни-кто не хочет видеть за монашеской одеждой и образом жизни принцессы Марии ее человеческого обличья. А между тем Мария — крайне активная

и абсолютно убежденная противница нашей церковной реформы и верная дочь папы римского! Вы и теперь не улавливаете причин нашей озабоченности, друг мой?

— О, теперь я начинаю прозревать, сэр Томас! Просто раньше я как-то не думал обо всем этом…

— И очень жаль! — ответил

Грешем. — Право же, очень жаль, что наше купечество живет как моль — одним днем… А вы можете